Единственная муза Марка Шагала (6 фото). Три грации марка шагала Библейская любовь
Она – дочь богатого ювелира, он – сын торговца селедкой. Она – невероятная одухотворенная красавица, изучает творчество Достоевского и играет в театре у Станиславского. Он – не слишком симпатичный, никому неизвестный художник-экспериментатор, который пока только ищет свое художественное лицо, учителя и самого себя. Два разных мира оказались настолько близкими, что вспыхнувшая между ними любовь навсегда соединила этих людей и создала совершенно уникальное, самобытное искусство, которое невозможно вписать ни в одно направление – явление миру волшебника Марка Шагала.
Это фантастическое, ирреальное, небесное письмо живописца, на картинах которого люди летают, коровы играют на скрипках, зеленые и синие покосившиеся домики будто плывут куда-то в удивительный мир его фантазий. График, живописец, сценограф, поэт, иллюстратор, мастер монументальных и прикладных видов искусства. Марк Шагал – один из самых известных представителей мирового художественного авангарда XX века.
Все началось в городе Витебске в 1909 году, летом. Они случайно встретились тогда у девушки Мойши Сегала (так звучало имя Шагала до его приезда в Париж), у Теи Брахман. Тея позировала ему обнаженной, и он вожделел ее и вдохновенно рисовал тогда свои первые фантастические женские фигуры без одежды. Трудно представить, в какую сторону двинулось бы творчество Шагала, если бы не девятнадцатилетняя Белла Розенфельд, которая случайно зашла к своей подруге Тее, рассказать о своих впечатлениях от заграничной поездки. Мойша лежал на кушетке, где доктор Брахман обычно осматривал своих пациентов. И вдруг увидел Берту. Их глаза встретились…
Они сразу поняли, что созданы друг для друга. Позже, уже прогуливаясь с Теей по городу, Шагал еще раз увидел эту девушку. Она одиноко стояла на мосту, на том самом мосту, с которого он не раз смотрел на воду и небо, придумывая необычные сюжеты своих картин.
В своей книге «Горящие огни» Белла так опишет свою первую встречу с Шагалом: «Я не смею поднять глаза и встретить его взгляд. Его глаза сейчас зеленовато-серые, цвета неба и воды. Я плыву в них, как в реке».
В автобиографичной книге «Моя жизнь» Марк Шагал нарисует примерно такую же картину: «… Она молчит, я тоже. Она смотрит — о, ее глаза! — я тоже. Как будто мы давным-давно знакомы, и она знает обо мне все: мое детство, мою теперешнюю жизнь и что со мной будет; как будто всегда наблюдала за мной, была где-то рядом, хотя я видел ее в первый раз. И я понял: это моя жена. На бледном лице сияют глаза. Большие, выпуклые, черные! Это мои глаза, моя душа…».
Через год они объявили себя женихом и невестой, но поженились только через четыре года, потому что Моисей уехал в Петербург, а затем в Париж искать себя и свое место в искусстве. Берта (первое имя Беллы) безоговорочно приняла его решение и ждала его все эти годы общаясь с любимым в нежных и романтичных письмах. Она поняла его до самой глубины и знала, что он обязательно за ней вернется.
Как-то он рассказал ей, что родился мертвым. Да-да, врачи долго не могли разбудить в нем жизнь, кололи иглами, шлепали по ягодицам. А он, мертворожденный, был, словно «белый пузырь, который набили картинами Шагала». В том районе Витебска, где он родился в это время разразились страшные пожары. Легковоспламеняющиеся деревянные дома вспыхивали один за другим, как спички, и роженицу с ребенком, срочно перенесли в безопасное место на другой конец города. «С тех пор меня тянет к перемене мест!» – объяснил он невесте. Но Белла понимала им другое: ему как тому мертворожденному ребенку нужно непременно найти и разбудить в себе того художника Марка Шагала, картины которого были в нем уже тогда, когда он родился. А для этого мало серой и скучной России, нужен яркий, творческий Париж. И отпустила его, в сердце своем навсегда к себе привязав.
Они оба сразу поняли, что это и есть настоящая любовь, которая бывает, быть может, только раз в жизни и которая изменит их навсегда. Белла могла бы стать известной актрисой, писательницей, филологом, но она выбрала путь жены гения – Марка Шагала, принимая все связанные с этим сложности. Она и ее присутствие во многом определили и художественный мир его полотен. Практически на всех его картинах так или иначе есть Белла или часть их общего счастливого семейного мира.
«Все можно изменить в жизни и в искусстве, и все изменится, когда мы избавимся от стыда, произнося слово Любовь. В нем настоящее искусство: вот все мое мастерство, и вся моя религия».
В 1915 году Моисей Шагал и Берта Розенфельд поженились, несмотря на нежелание родственников невесты принимать в семью бедного художника из семьи простого торговца. Но этот брак стал для художника настоящим творческим толчком, он окрылил и практически создал Шагала заново. Отныне все или почти все его картины посвящены Белле. Он улетает вместе с ней так высоко в небо, что все его земные привязанности, дома, заборы и мосты, коровы и лошади, тоже начинают парить над любимым сказочным Витебском.
И даже революция окрашивается для Шагала в какие-то сказочные краски, он открывает школу искусств, становится Уполномоченным по делам искусства в Витебской губернии. Теперь он мог создавать декреты в области нового искусства и развернулся. В одном из декретов от 16 октября 1918 года было написано: “Всем лицам и учреждениям, имеющим мольберты, предлагается передать таковые во временное распоряжение Художественной комиссии по украшению г. Витебска к первой годовщине Октябрьской революции”. Да здравствуйте революция слов и звуков! Революция новых красок! Они выкрасили дома Витебска в духе волшебника Шагала: на белом фоне зеленые и синие круги, оранжевые квадраты, синие прямоугольники. А на главной площади над государственным учреждением развивался флаг с изображением человека на зеленой лошади и надписью: «Шагал-Витебску».
Белла приняла это его временное увлечение площадным советским искусством, она была рядом с ним, с его учениками, разделяя его горячую жажду жизни и всего того нового, что принесла революция.
Но в Витебске появился Казимир Малевич со своими квадратами и супрематизмом и назвал Шагала устаревшим художником. Он подавил его своей еще более радикальной революционностью, утверждая, что новое искусство должно быть беспредметным, а на картинах Шагала, хоть и летающие с вывернутыми головами, но вполне реальные узнаваемые люди, коровы и лошади. А еще дома и заборы, ковры и букеты. Короче, все это мещанский устаревший мирок. Рассуждая таким образом, Малевич переманил в свою школу всех учеников Шагала.
Может быть, это случилось к счастью, ведь что стало бы, если бы Марк Шагал действительно стал революционным художником и начал бы по-настоящему, а не по собственной фантазии служить большевистскому искусству. А так, Малевич, по существу спас Шагала для мирового искусства и для его собственной неповторимой и сказочной поэтики…
В 1922 году вместе с женой Шагал отправляется в Париж. Потом уже известным художником в 1941 году на последнем рейсе вылетает из Парижа в США. Удача сопутствует его спасению (хотя картины его демонстративно сжигали в Германии и потом в Париже во время оккупации) и славе, словно за плечом постоянно стоит ангел-хранитель. Этим ангелом была для него любимая жена Белла. Она родила ему дочь Иду и делила все тяготы, связанные не только с вопросами к содержанию его творчества: «Почему его корова зеленая, а лошадь улетает в небо?» Но и вполне материальные, связанные с безденежьем, голодом и болезнями.
Но в 1944 году, когда Париж уже был освобожден и супруги собрались возвратиться во Францию, сама внезапно заболела. Лекарства в то время выделялись только в армию и спасти Беллу Шагал врачи не смогли. Она умерла…
Художнику казалось, что небо обрушилось на него всей тяжестью безнадежности. С Беллой умерла главная часть его души. Девять месяцев он вообще не брал в руки кисти, краски, пастель… А потом понял, что любовь не умерла, она живет в его сердце. И он никогда не потеряет ее, потому что основное ее предназначение – жить в его полотнах. И вновь вошел в свою реку, тот поток чистой лирики, которую некоторые исследователи так и называют «поэма в красках и линиях». Поэма о любви…
Когда-то еще в детстве ворожка предсказала Шагалу его будущее: «Ждет тебя необычная жизнь, ты будешь любить одну необыкновенную женщину и двух обыкновенных. И умрешь в полете».
У Шагала, действительно, было еще две женщины, которых, он, возможно, и любил. Но женский образ, парящий вместе с ним над вечным Витебском, которым стал для него и Париж, остался прежним. Эта была все та же первая и единственная его любовь – Белла. И умер он в полете в прямом и переносном смысле этого слова. В непрекращающемся творческом полете в лифте своего дома, который нес его на второй этаж в его мастерскую 28 марта 1985 года.
Наталья Апчинская. “Горящие огни” Беллы Шагал
В Библии Бог создает Еву из ребра Адама со словами: “Пусть она зовется "жена”, ибо от мужа взята она". Смысл этой фразы можно понять, если знаешь, что на иврите слово “иша”, означающее “жена”, происходит от слова “иш” - муж (1). И если вспомнить, что весь мир, по Библии, сотворен божественным Словом, ясно, что единство первой супружеской пары, ставшей архетипом всех последующих, - не фигуральное, а самое прямое.
Столь же прямо, но с помощью пластических средств, изображал Марк Шагал свое духовно-телесное единение с Беллой Розенфельд. Она была, как известно, не только главной любовью всей жизни художника, но также его музой, героиней множества произведений и воплощением в его глазах вечно женственного начала мира, того, что верующие иудеи именуют словом “Шхина”.
Белла (Берта) Розенфельд (1889-1944) родилась в Витебске в семье богатого коммерсанта, владевшего четырьмя ювелирными магазинами. Подобно Шагалу, она получила еврейское и русское образование. Окончила одну из лучших женских гимназий города и посещала в Москве перед Первой мировой войной известные курсы В.И.Герье, где изучала историю, философию и литературу (темой ее диплома было творчество Ф.М.Достоевского) (2). В столице Белла училась также актерскому искусству в одной из студий, руководимых Станиславским. В 1915 году она вышла замуж за Шагала и разделила с ним тяготы военного и революционного времени, сопровождала в переездах из Витебска в Петроград и Москву и далее - в Берлин и Париж.
Еще до отъезда из России Белла была вынуждена покинуть театр из-за травмы, полученной на репетиции (3). В дальнейшем ей удалось все же реализовать свои творческие потенции, но не на театральном, а на литературном поприще. В конце 1920-х она перевела с русского на французский шагаловскую “Мою жизнь”, а в середине 1930-х начала писать собственные мемуары.
Стимулом к их сочинению послужила поездка летом 1935 года в Вильно по приглашению созданного там Еврейского научного института (4).
Общение с еврейским населением Вильно, а также Варшавы, посещение местных гетто и синагог произвели на Шагала и его жену тяжелое впечатление, и они вернулись во Францию с ощущением неотвратимо надвигающейся гибели восточно-европейского еврейства (5). Вскоре после приезда Белла начинает работу над воспоминаниями детства, несомненно вдохновленными шагаловской автобиографией. Свою книгу она пишет на языке детства - на идише. Пафос ее сочинения сродни тому, которым было во многом проникнуто и творчество Шагала: запечатлеть и тем самым спасти от забвения черты еще полной жизни, но уже обреченной на гибель идишистской культуры. Но если Шагал воссоздавал эти черты, главным образом, кистью живописца, карандашом и пером рисовальщика или резцом гравера, то его жена лепит их с помощью слова. В ее писательстве нашли опосредованное выражение и ее актерские таланты: умение перевоплощаться в разных людей, думать и чувствовать, как они, говорить их языком. Сочинение мемуаров стало главным делом Беллы в Париже, в конце 1930-х, и в Нью-Йорке, куда семья Шагала, спасаясь от нацистов, эмигрировала в 1941 году. В сентябре 1944-го Белла, заболев, умирает в американском госпитале, и ее предсмертные слова, по свидетельству мужа, были: “Мои тетради…” Последние вскоре были изданы в Нью-Йорке в двух книжках. Первая, под названием “Горящие огни”, вышла в 1945-ом, вторая - “Первое знакомство” - в 1947-ом, обе - на том языке, на котором были написаны. В 1973 году, когда Шагал уже снова жил во Франции, две книги, сохранив заголовки и хронологическую последовательность, стали частями одной, опубликованной в Париже издательством “Галлимар” в переводе на французский дочерью Шагала и Беллы - Идой.
В отличие от “Моей жизни”, воспоминания Беллы целиком посвящены детству. В тексте нашли воплощение два как будто идущих навстречу друг другу устремления: “поиски утраченного времени” взрослой мемуаристкой и открытие мира ребенком - действующим лицом мемуаров. Название второй части - “Первое знакомство” - обозначает встречу героини и с будущим мужем, и с окружающей реальностью, впервые открывающейся детскому взору, и может быть отнесено ко всему повествованию. Но оно названо иначе - “Горящие огни”, т.е. светильники, которые зажигаются в религиозные праздники. Таким образом, в заголовках содержится указание на две стороны описанной в книге жизни - мирскую и сакральную, причем, подчеркнуто, что основой всего является именно сакральная.
Белла пишет о ней с глубоким сопереживанием. В каждую субботу, а также в Судный день, в праздники Кущей и Торы, в Хануку, Пурим или на Пасху переставала довлеть “злоба дня”, прекращалось течение времени, и забывались тяготы существования. Человек оказывался в совершаемой вновь и вновь Священной истории. Славили Творца всего сущего (его имя было запретным и заменялось перечислением атрибутов), каялись в грехах, молили о прощении за совершенное в прошлом и о даровании благ в будущем. Очищенный покаянием, верующий восстанавливал связь с Богом и миром и соединялся с умершими близкими. Религиозный экстаз, горение души, устремленной к Богу, воплощались не только в молитвах и песнопениях, но и огнях светильников. На страницах книги мать Беллы постоянно зажигает свечи или лампады, ограждая их руками от враждебных сил; свой маленький светильник возжигает и Белла. В праздник Хануки день за днем прибавляются огни в храмоподобных восьмисвечниках, хануккиях, - память о чуде, происшедшем во времена Маккавеев, когда в Иерусалимском Храме восемь дней горел лишенный масла светильник. Все эти огни, даже погашенные, продолжают освещать будни, ибо в праздничные дни создается фундамент, непоколебимые устои повседневного уклада. Соответственно, именно праздники образуют “костяк” посвященной этому укладу книги.
В отличие от повторяющихся праздничных ритуалов, обыденная жизнь предстает не только более “земной”, но и более разнообразной и менее упорядоченной. Впрочем, поскольку все покоится на религиозных основах, четко отделить одно от другого невозможно. Сама материя, из которой ткутся праздничные и будничные дни, во многом одинакова, и при этом соткана из бесконечно разнообразных подробностей. Главы с описанием субботних трапез, религиозного воодушевления в синагоге в Судный день, сооружения беседки для праздника Кущей или перипетий пасхального “седера” - плавно перетекают в главы, в которых рассказывается о свадебных церемониях и мытье в бане (тоже, в основном, ритуальных), о занятиях с ребе, семейных завтраках и ужинах, об играх и поездках на “копейки Хануки” на санях с извозчиком, о том, как горят дрова в печке или возрождается весной природа… В образе рассказчицы сливаются воедино вдумчивая, внимательная, хотя и по-детски наивная девочка и писательница с зорким взглядом и умением находить словесный эквивалент бестелесным образам прошлого. И в детстве, и во взрослой жизни Белла остается мечтательницей с “головой в облаках”; она и впрямь постоянно смотрит в небо, не упуская, однако, из виду ничего из того, что происходит вокруг нее на земле. Кажется, что главная ее задача - показать цветущее изобилие жизни, тем более полное, что детство ее (в отличие от шагаловского) протекает в богатой семье с еще не разрушенным войнами и революциями полнокровным и устоявшимся бытом. (Недаром Шагал в “Моей жизни” при описании свадебного стола в доме своей невесты вспоминал о “пирах” Веронезе). Все, о чем она пишет, предстает в яркости, присущей самому первому восприятию мира, и при этом как одушевленное и связное целое. (Отсюда, в частности, сравнения и метафоры, которыми переполнен текст). Подобный взгляд - черта детского, поэтического и религиозного мировидения - был в равной мере присущ и Белле-ребенку, и Белле-писательнице. Звезды у нее спускаются ниже, чтобы рассмотреть прохожих на мосту, но отказываются следовать за ними в узкие улочки, предпочитая остаться на речном просторе. Часы разговаривают, как дети, или ворчат, как старый брюзга, их сердца бьются, и они способны замирать от счастья. Во время праздника оживают портреты раввинов на стенах и сами стены. Драгоценные камни в бережных руках отца раскрывают каждый свою красоту и наполняются светом, порой они обнаруживают также таинственную способность влиять на судьбу людей.
Умение видеть все изнутри, как и дар психологического анализа, особенно ярко проявились в портретной галерее книги. Она полна запоминающихся образов. Это и сама героиня, и ее любимый младший брат Абрашка, сорванец, неистощимый на проказы. Мать, соединяющая религиозное рвение с кипучей мирской деятельностью, держащая в руках дом и магазины. Отец, занятый по преимуществу молитвами, чтением и толкованием Писания, царящий на всех праздниках, подобно библейскому патриарху. Еврейская кухарка Ханна и русская горничная Саша. Служащие магазина и родственники. Часовщик, так влюбленный в свое дело, что почти не замечает близких… Все они изображены с любовью, но без прикрас, в осязаемой трехмерности своего духовного и физического облика. Мы слышим их живые голоса, разговоры, крики, перебранки - устную речь с ее интонациями, нежностью или грубостью, жаргонными словечками и идиомами.
Во второй части воспоминаний появляется персонаж, меняющий плавное течение жизни героини. Встреча с Марком Шагалом повергает Беллу в глубокое смятение и пробуждает в ней гамму противоречивых чувств. Он не похож на окружающих, кажется чужаком, хотя живет всего лишь на противоположном берегу реки. В нем есть нечто и от ангела, и от фавна, и от зверя. Его появление пугающе-таинственно и провиденциально.
Примерно так же описывает свою встречу с Беллой в доме ее подруги Теи Брахман и Шагал в “Моей жизни”. Правда, стиль его повествования, совпадающий со стилем его пластического искусства, иной - гениально сжатый, исповедально-личностный и экспрессивный. Свой рассказ он кончает словами: “И я понял: это моя жена… Это мои глаза, моя душа” (6).
Читая книгу Беллы - все главы, а не только те четыре, в которых речь идет о встречах с Шагалом, - постепенно осознаешь, что у нее была в самом деле во многом его душа, летящая, с обращенным к земле взглядом, как на знаменитой картине 1910-х годов. Среди их душевных и творческих соответствий - не только мечтательность и укорененность в быте, но также юмор и психологизм, приятие жизни и умение видеть ее как одушевленное целое (идущие во многом от хасидизма), а также стремление запечатлеть приметы национальной культуры, не замыкаясь в национальной обособленности и не отгораживаясь от окружающего большого мира. Все это, естественно, проявлялось у Беллы в иных масштабах, по сравнению с Шагалом, без его гениальности, визионерства и экстатичности.
Любовь к своему народу у автора “Горящих огней” сочетается с полным отсутствием ксенофобии. Характерно, что один из самых привлекательных персонажей книги - русская служанка Саша. Она глубоко привязана к маленькой Белле, и та платит ей тем же. Вообще, во взаимоотношениях евреев и русских в мемуарах нет и намека на национальную и религиозную вражду. Черта оседлости, гетто, погромы - все это как будто остается “за кадром”. Однако не случайно так напряженно-драматична глава, посвященная чтению во время праздника Пурим библейской “Книги Эстер”. Праздник этот радостный, поскольку в Библии Эстер - в русской транскрипции Эсфирь - победила-таки врага еврейского народа Амана. Однако страх перед вновь и вновь воскресающим Аманом не ослабевал на протяжении всей еврейской истории. Белла посвятила ему всего лишь одну главу, но в ней есть, кажется, предчувствие (или знание?) невыразимого ужаса Катастрофы, которая постигнет евреев в XX веке.
“Горящие огни” начинаются с описания пустого дома, который затем наполняется его обитателями; постепенно к нему присоединяется и густо населенное пространство окружающего мира. В эпилоге Белла видит уезжающих из Витебска, и ей кажется, что и город опустошается, как дом. Может быть, он тоже убежал куда-то, как поезд?
Все кончается в жизни: детство, а порой, и дом, и город, и даже страна, в которой это детство протекало… В современном Витебске осталось мало евреев и почти ничего не сохранилось от города начала века, в котором цвели и плодоносили различные культуры и который Репин сравнивал по красоте архитектуры с Толедо в Испании.
В книге своей жены Марк Шагал присутствует не только как действующее лицо, но, в определенном смысле, и как соавтор. В 56-ти рисунках тушью он прослеживает главные эпизоды, создает портреты, вчитывается в текст и соприкасается с душой автора, выстраивая собственное повествование (7). Рисунки к “Горящим огням” во многом продолжают иллюстрации к автобиографической прозе художника. Если офорты к “Моей жизни” относятся в целом к началу 1920-х, то графические листы к мемуарам Беллы были выполнены в конце 1930-х и в последующие десятилетия. В них уже нет характерных для начала 1920-х кубистических сдвигов, сочетающихся с некоторой тяжеловатостью, предметностью и пространственной замкнутостью изображения. Образы выглядят более легкими, бесплотными, поэтически-свободными, парящими. Однако природа их остается прежней. Как все, что создавал Шагал, они являются воплощением внутреннего видения, представляют собой материализацию поэтической идеи, в основе которой лежит синтез и автономность от эмпирической, видимой лишь глазом реальности. Подобно библейскому Творцу, от которого художник наследует прежде всего именно творческую способность, он создает новый мир, живущий по своим законам, но питающийся соками новой жизни. Каждый его рисунок имеет обобщающий характер, что не мешает ему быть и детальным, и конкретным.
Столь же характерна для Шагала метафоричность, отражающая связь всего сущего. Он изображает не обнимающихся, а само объятие, хотя влюбленные при этом присутствуют. Не танцующих, а танец, его пластику, ритмы, душу, опять же воплощенную в конкретных персонажах. Не молящихся, а религиозный экстаз, порыв к Богу, который превращает скромный киот со свитками Торы в подобие божественного Престола, а пространство синагоги расширяет до неопределенных размеров. Сам иллюстратор предстает порой в птичьем обличье, ибо миссия художника, как и поэта, - вестничество; порой - в образе фавна или кентавра.
Все изображенное, не только персонажи, но и предметы, имеют изначально духовную природу. Между тем, даже ангелы, оставаясь существами иного мира, приобретают вполне земной облик. (Особенно впечатляет пророк Илия, который слетает с небес с бокалом ритуального вина в руке). В связи с этим хотелось бы привести еще раз уже цитированное мною в работах о Шагале высказывание Вл.Соловьева о присущей иудаизму “вере в невидимое и одновременно желании, чтобы невидимое стало видимым, вере в дух, но только такой, который проникает все материальное и пользуется материей, как своей оболочкой и орудием” (8). У Шагала материальное и духовное в полной мере “проникают” друг в друга, но при этом составляют оппозицию. Духовность у него конкретна, образы индивидуальны и психологичны, хотя сквозь их личностные черты проглядывают сверхличные. Благодаря своему дару и своему методу, художник из Витебска смог пластически выразить вневременную сущность национального бытия, духовного и физического, воплотив ее в живых персонажах, - и, в том числе, в персонажах графики к “Горящим огням”. Мы видим отца Беллы, грезящего над Писанием со смущенной и радостно-легкой улыбкой; озабоченного и внутренне собранного над жемчужным ожерельем, или монументально-замкнутого на прогулке. Ребе, олицетворяющего благочестиво-фанатичную углубленность в священные книги в противовес своей предающейся мечтам ученице. Родственники, служащие магазина и прочие иудеи показаны по-местечковому глуповато-добродушными, но являющимися в своей глубокой религиозности истинно “божьими детьми”. Все эти портретные образы замечательны именно сочетанием индивидуальной и сверхиндивидуальной национальной неповторимости.
Внутренняя природа шагаловских иллюстраций определяет особенности их пластического языка. Поскольку изображается не природный объект, а поэтический образ, изображение подчиняется не природным, а поэтическим законам. В рисунках нет пустых, не заряженных мыслью и чувством мест - недаром сам Шагал именовал свой стиль “психопластикой”. Все, что не работает на образ, попросту опускается, рождая дополнительные смыслы: парадоксальной игры, энергии и лаконизма. Особенно ярким примером служит иллюстрация к главе “Стакан сельтерской” или фигура еврея, идущего в праздник Кущей с ритуальной ветвью в руке. В этой фигуре оставлены только голова, рука, держащая ветвь (“лулав”), ступни ног и линия, намечающая очертание спины. Графика здесь, как и в других работах мастера, заимствует приемы у литературы. Можно привести хрестоматийный пример - описание с помощью нескольких деталей лунной ночи в чеховской “Чайке”.
Жесты шагаловских персонажей являются прямым выражением эмоции, параллельно рисующим абрис тела и траекторию его движения, - и в этом можно увидеть перекличку с другим Чеховым, выдающимся актером и режиссером Михаилом Чеховым с его теорией и практикой “психологического жеста”, передающего внутреннюю сущность образа.
Фигуры у художника и движутся, и стоят на месте, как в архаическом и средневековом искусстве, ибо они представляют собой графический знак, который соединяет в себе преходящее и неизменное. Знаковость обуславливает близость изображения к слову, его связь с письменной речью и самой техникой письма. Недаром Шагал отождествляет себя с поэтом, а его жена в иллюстрациях не расстается с книжкой. Он рисует, как пишет, используя разный нажим пера, цезуры и многоточия. С другой стороны, духовная основа его образов находит отражение в их постоянной дематериализации, в исчезающе-малых штрихах и точках, почти неразличимых по своей тонкости контурах.
Основанное на контрастах видение мастера из Витебска обусловило его пристрастие к парным портретным композициям, которых немало в иллюстрациях. В них противопоставлены психологические типы и состояния, характер и сама субстанция образов - замкнутых и открытых, линеарных и вылепленных пятном, плотных и развеществленных, черных и белых. Иногда добавляется третий персонаж, и образуется не менее характерный для Шагала “тройственный союз” мужчины, женщины и животного.
В соответствии с содержанием и самим названием книги особое место в иллюстрациях занимают религиозные праздники, причем, некоторые композиции - такие, как “Праздник Кущей” и “Подарки на Пурим”, - повторяют созданные еще в 1910-е годы. Через всю книгу проходит также изображение Беллы-девочки, потом - девушки. Она молится вместе с матерью, выбегает навстречу пророку Илие, купается или катается на коньках, позже встречается с Шагалом и вдохновляет его на создание картин, но чаще всего - погружена в чтение.
Другой сквозной образ графики также связан с текстом, и вместе с тем, отражает один из ведущих мотивов всего творчества Шагала.
Это образ часов и Времени.
Как и в мемуарах Беллы, часы у автора иллюстраций часто принимают человеческий облик. В одном из рисунков они уподобляются, например, в соответствии с надписью на футляре, французскому королю. В ряде листов показан переполненный часами всех видов магазин Розенфельдов (замечательно, что ко всем своим духовным соответствиям Шагалу, Белла оказалась еще и дочерью торговца часами). На одном из листов мать держит в руках часы с брелоком, подарок для новобрачных, в то время, как родственники совещаются по поводу цены. Серьезность их размышлений заставляет предположить, что речь идет не столько о стоимости часов, сколько о цене Времени.
Для Шагала время - не Хронос, пожирающий своих детей, а источник столь существенного для художника многообразия форм, рождающий полновесные, как яблоки, плоды Бытия. Подобный образ возникает в рисунке, на котором стенные часы с человеческим ликом держат рукой шар маятника, в то время как кисть другой руки, принадлежащей человеку, протягивает навстречу часам яблоко. Но время, связанное с человеческой жизнью, лишь оборотная сторона атрибута Божества - Вечности. Этой теме посвящен рисунок, в котором Белла читает, уютно устроившись внутри часов, которые, будучи окрыленными, парят над городом. Подобные мотивы появились в искусстве Шагала еще в 1930-е годы, они отражали главную в его представлении оппозицию Бытия - его собственное стремление “сидеть в своем углу” и одновременно приобщаться к большому миру, быть “у времени в плену” и выходить за его пределы.
Собственно, в этом суть описанных в книге религиозных праздников, их “огни” зажигаются и гаснут, но символизируют веру в иной, негасимый свет. Его отблеск падает и на совместное творение Беллы и Марка Шагала, на все его словесные и графические образы.
1. Пятикнижие Моисеево или Тора. Брейшит. М., 1991. С.51. Цитата из книги Бытия приведена по этому же изданию.
2. Подлипский А. Белла из семьи Розенфельдов. Мишпоха (Витебск). 1998. №4. С.33-36. В этой статье не только приведены сведения о Белле, но и подробно рассказано о ее родителях и предках, о ее шести братьях и сестре, прослежены из жизненные пути.
3. Подлипский А. Указ. соч.
4. Институт сокращенно именовался ИВО (Идишер Висншафтлахер Институт). 15 августа 1935 года Шагал прочел на его съезде доклад: “Что мы должны сделать для еврейского искусства” (см.: Марк Шагал. Ангел над крышами. Стихи. Проза. Статьи. Выступления. Письма. Перевод с идиш Л.Беринского. М., 1989. С.127-132).
5. Позже Шагал напишет в стихотворении “Виленская синагога”:
Строенье старое и старенький квартал…
Лишь год назад я расписал там стены.
Теперь святейший занавес пропал,
Дым и зола летят, сгущая тени…
(Марк Шагал. Ангел над крышами. С.38).
6. Марк Шагал. Моя жизнь. М., 1994. С.77.
7. О своем отношении к книжной иллюстрации художник писал: “Я всегда мечтал работать над книгами, сливаться с литературой… Эту работу я понимал не как иллюстраторство, как таковое, но - сродство, сродственность в искусстве” (Марк Шагал. Ангел над крышами. С.136).
8. Соловьев Вл. Еврейство и христианский вопрос. Берлин , 1921. С .21.
Шагаловский сборник. Вып. 2. Материалы VI - IX Шагаловских чтений в Витебске (1996-1999). Витебск, 2004. С. 3-7.
Ты волосы свои несешь
навстречу мне, и я, почуя
твой взгляд и трепет, тела дрожь,
тебя опять спросить хочу я:
Где давние мои цветы
под хупой свадебной, далекой?
Я помню: ночь, и рядом ты,
и в первый раз к тебе прилег я,
и погасили мы Луну,
и свечек пламя заструилось,
и лишь к тебе моя стремилась
любовь, тебя избрав одну.
И стала ты женой моей
на годы долгие. Сладчайшей.
Дочь подарила - дар редчайший
в наиторжественный из дней...
Благодарю, Господь высот,
Тебя за день, за месяц тот.
Марк Шагал. Жена
(Перевод Л. Беринского)
Марк Шагал. Белла в белом воротничке (Портрет жены художника) Bella with a White Collar (Portrait of the Artist"s wife) 1917.
Единственная любовь Марка Шагала... и две другие
«Когда я открываю утром глаза, мне хочется увидеть мир более совершенный, мир любви и дружественности,
и уже одно это способно сделать мой день прекрасным и
достойным бытия...»
Марк Шагал
«Мать рассказывала мне, что, когда я появился на свет, город охватил огромный пожар, и, чтобы нас спасти, кровать, в которой мы оба лежали, переносили с места на место. Может быть, поэтому я постоянно испытываю потребность куда-то уехать». Марк Шагал был непоседлив, как перелетная птица. Однажды в детстве цыганка предсказала ему, что он проживет необыкновенную жизнь, будет любить одну необыкновенную женщину и двух обыкновенных, а умрет … в полете.
Париж - Москва
В 1973 году в Париже на авиавыставке произошла трагедия: разбился советский самолет «Ту». Десятки раз момент катастрофы показывали по французскому телевидению. Через два дня 86-летний Марк Захарович Шагал - уроженец Витебска и гражданин Франции как писали - после полувековой эмиграции должен был лететь на родину, в Россию, на собственную выставку. Был заранее приобретен билет на рейс Аэрофлота, на такой же «Ту».
В мастерскую к Шагалу зашла жена - Валентина Георгиевна Шагал. Несмотря на то, что она была младше мужа на четверть века, главой семьи безусловно была она. «Марк, не полетим! - сказала она властно. - У меня нехорошие предчувствия». Шагал посмотрел на нее своими безмятежно-васильковыми глазами, покачал седой кудрявой головой: «Мы полетим, Вава». Настаивать Валентина Георгиевна не решилась. Так уже несколько раз бывало в их давно сложившихся отношениях, и она знала, что, если ее обычно покладистый муж вдруг заупрямился, то это непреодолимо…
Шагал и Валентина
Лететь Шагал не боялся, хотя в давнее предсказание цыганки верил. Просто он считал: чему быть, того не миновать. А о поездке в Россию Марк Захарович мечтал давно. Рассматривал фотографии, которые присылали ему во Францию русские поклонники: вот его родная улочка в Витебске, а вот и его дом. Трудно узнать! Крыльцо сломали, а по бокам пристроили по флигельку. И все же, если приглядеться... Все те же четыре окошка, васильковые рамы, узкие красные кирпичи, а между ними - голубые швы раствора. Только в Витебске Марк Захарович видел строительный раствор василькового цвета! Потом к Шагалу приезжал Андрей Вознесенский. Старый художник расспрашивал молодого поэта: «Какая она нынче, Москва? Есть ли на улицах автомобили?» В последний раз он видел русскую столицу в 1922 году. Тогда там была разруха...
Вопреки предчувствиям Вавы, перелет прошел хорошо. Чуть не в первый московский день Андрей Вознесенский зазвал именитого гостя к себе на дачу в Переделкино. Сам Андрей Андреевич вспоминает об этом так: «Шагал остановился посредине дорожки, простер руки и остолбенел. «Это самый красивый пейзаж, какой я видел в мире!» - воскликнул он. Перед ним был старый покосившийся забор, бурелом, ель и заглохшая крапива». И это после стольких лет, прожитых под ярким французским небом, в изысканном особняке, среди зелени, цветов и переливов солнечного света!
Марк Шагал. Вид из окна
Естественно, из Москвы Марк Захарович собирался заехать в Витебск, но… Он забыл, что московское лето - это вам не французское, посидел в гостинице на балконе, его продуло... Вава сказала: «придется поездку в Витебск отменить. В твоем возрасте простуды очень опасны». На этот раз муж послушался, и Валентина Георгиевна успокоилась: ее прежние позиции отвоеваны. Она и не знала, что, переменив планы насчет Витебска, Шагал в тайне испытал облегчение. Из тех же писем от поклонников он знал: прежнего Витебска больше нет. Война снесла 93 процента домов. Красивейший городской собор, чудом уцелевший в войну, зачем-то снесли в пятидесятых годах. Нет, лучше уж Марку Захаровичу не видеть, что стало с его родиной…
Марк Шагал. Синий дом
Еще недавно местом рождения Шагала ошибочно считали белорусское местечко Лиозно. На самом деле старший из 10 детей разносчика рыбы Хацкеля (по паспорту - Захара) Шагала, Марк 6 июля 1887 года родился на окраине Витебска, которая называлась Песковатики. А в Лиозно жил дед по материнской линии, и маленького Марка туда возили, хоть он этого и не любил - дед был резником, в сарае вечно сохли шкуры убитых животных, и эта было до жути страшно!
Марк Шагал. Дом в Лиозново
Войдя в возраст и обнаружив в себе страсть к рисованию, Шагал покинет родной город. Он напишет: «В Витебске тогда было много столбов, свиней и заборов, а художественные дарования дремали. Оторвавшись от палитры, я умчался в Питер». Но в Питере, а потом в Париже, в Нью-Йорке, да где угодно, он будет рисовать все те же витебские столбы, заборы, запретных свиней, коз, лужи, скрипача, кучера, шарманщика, раввина… Правда, главную свою живописную натуру, которую он тоже будет рисовать много лет, 22-летний Шагал нашел все же в Питере.
Шагал с Беллой. 1934
Ее звали Белла Розенфельд. Внешне она была очень похожа на самого Шагала. Хотя была красавицей, а он красавцем отнюдь не был. А еще Белла была одухотворенной и воздушной. Занималась в студии Станиславского, пробовала себя в литературе, интересовалась философией... В ее присутствии Марк испытывал невиданное чувство невесомости, парения и покоя. Часто он так ее и рисовал - безмятежно парящей в небе, и себя, летящим рядом с ней - над заборами, над свиньями, над столбами, над обыденным и милым Витебском.
Марк Шагал. Прогулка 
Марк Шагал и Белла Розенфельд
Через год после знакомства (1908г.) Белла и Марк были женихом и невестой. Свадьба казалась делом решенным, и вдруг все изменилось - влюбленного юношу стала мучить какая-то смутная тревога, какая-то тоска... Словом, в один прекрасный день он вдруг взял да и удрал от своей невесты в Париж. Те, кто знал их с Беллой, пришли в изумление. А она сама хранила спокойствие. Будучи женщиной необыкновенно умной и также одаренной необыкновенной интуицией, Белла понимала, что происходит с ее любимым мужчиной лучше, чем он сам. «Его позвал в дорогу какой-то таинственный инстинкт. Как грача или журавля осенью! Но он вернется», - объясняла она. И все четыре года разлуки писала жениху письма - прекрасные, поэтичные, нежные…
Комиссар на зеленом коне
«Мои русские картины были без света, - писал Шагал из Парижа. - В России все сумрачно и имеет серовато-коричневый оттенок. Приехав в Париж, я был потрясен переливами света». И все же, сюжеты его картин не изменились. «Париж, ты мой Витебск!» - это, по мнению Шагала, было лучшим комплиментом. Жил Марк на улице Данциг, неподалеку от бульвара Монпарнас, в круглом кирпичном здании - это было общежитие художников под названием «Улей».
Одну и квартир там занимал в то время Амадео Модильяни, другую - Фернан Леже... Все обитатели «Улья», как и положено настоящим художникам, бедствовали и даже голодали. Не имея денег на холсты, Шагал писал картины то на скатерти, то на простынях, то на собственной ночной рубашке. А в какой-то момент он опять почувствовал смутное беспокойство. А, может, это было неосознанное желание убраться подальше от надвигающейся войны: начинался 1914 год, и Франция была главным врагом Германии... Кто же знал тогда, что Россия - наименее подходящее место для человека, не желающего никаких войн и катаклизмов…
Марк Шагал, его жена Белла и дочь Ида.
Берлин, Май 1923
Как бы там ни было, но Белла дождалась своего Марка. «И погасили мы Луну, И свечек пламя заструилось, И лишь к тебе моя стремилась Любовь, избрав тебя одну…» - написал Шагал вскоре после свадьбы. И снова он рисовал себя и свою Беллу летящими в небе, свободными и влюбленными. А, когда в 1916 году родилась дочь Ида, стал рисовать и ее.
Марк Шагал. День рождения
А потом в России одна за другой произошла две революции. Советская власть казалась Шагалу «новой античностью», питомником, где обновленное искусство расцветет в небывалом великолепии. Сам Луначарский выдал ему мандат: «Товарищ художник Марк Шагал назначается Уполномоченным по делам искусства в Витебской губернии. Всем революционным властям предлагается оказывать тов. Шагалу полное содействие».
Шагал даже издавал декреты… Вот один из них, от 16 октября 1918 года: «Всем лицам и учреждениям, имеющим мольберты, предлагается передать таковые во временное распоряжение Художественной комиссии по украшению г. Витебска к первой годовщине Октябрьской революции». Это был невероятный, почти сюрреалистический праздник: дома покрашены белым, а по белому разбегаются зеленые круги, оранжевые квадраты, синие прямоугольники. Горожане в широкополых шляпах, с бантами в петлицах, несут плакаты: «Да здравствует революция слов и звуков!» Какие-то дамы вышли на парад на ходулях. А над официальными учреждениями развивается знамя с изображением человека на зеленой лошади с надписью «Шагал - Витебску».
Марк Шагал. Революция
Через несколько лет Малевич - автор «Черного квадрата» - вытеснит Шагала из Витебска, обвинив его … в консерватизме. Мол, Шагал напрасно до сих пор возится с изображением каких-то вещей и человеческих фигур, тогда как подлинное революционное искусство должно быть беспредметным. Целый год после этого Шагал еще проживет в России, с увлечением работая … учителем рисования в детских трудовых колониях «Малаховка» и «III Интернационал». Как Макаренко, наравне со всеми пек хлеб, дежурил на кухне, качал воду из колодца. Тем временем Белла потихоньку распродала все свои фамильные драгоценности, чтобы подкормить пятилетнюю Иду - в стране свирепствовал голод.
Марк Шагал. Белла и Ида у окна
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы необъяснимые «внутренние часы» Марка Захаровича не показали бы, что пришло время совершить новый перелет. Не голод, не страх перед бытовыми тяготами, а какой-то неведомый инстинкт снова звал его в дорогу… В 1922 году Шагал вместе со своей семьей уехал в Каунас, оттуда - в Берлин, потом - снова в Париж. Через несколько лет из Советской России стали доходить смутные, страшные и - увы! - достоверные известия о том, что Советская власть крутенько расправляется с художниками, поэтами, режиссерами, исповедовавшими Новое Искусство. Шагал возблагодарил Всевышнего за то, что Он вложил в его душу жажду странствий - как оказалось, спасительную. Во Франции Шагал прожил вплоть до второй мировой войны.
Катастрофа
На этот раз он чуть было не опоздал. Досиделся во Франции до самого прихода немцев! Не трудно догадаться, что было бы с чистокровным евреем Шагалом, его еврейкой-женой, с их дочерью, попади они в руки тех, кто еще в 1933 году, в Мангейме, бросал в костер шагаловские полотна. Но, к счастью, в мае 1941 года семья села на пароход, идущий в Америку.
В Нью-Йорк Шагалы прибыли на следующий день после нападения Германии на Советский Союз. Узнав об оккупации Витебска, Шагал написал ему письмо: «Давно, мой любимый город, я тебя не видел, не упирался в твои заборы. … Я не жил с тобой, но не было ни одной моей картины, которая бы не отражала твою радость и печаль. Врагу мало было города на моих картинах, которые он искромсал, как мог. Его «доктора философии», которые обо мне писали «глубокие» слова, теперь пришли к тебе, мой город, сбросить моих братьев с высокого моста в Двину, стрелять, жечь, наблюдать с кривыми улыбками в свои монокли...»
Марк Шагал. Война
На картинах того времени Шагал часто рисовал пожары. А скоро мировая катастрофа слилась для него с его личной, частной, но не менее страшной катастрофой - в 1944 году в результате осложнения после гриппа умерла его единственная любовь, его жена Белла. Необыкновенная женщина! «Твой белый шлейф плывет, качаясь в небе...» - напишете он много лет спустя.
Девять месяцев мольберты с эскизами были повернуты к стене - рисовать Марк Захарович не мог. Он вообще ничего не мог - ни с кем-либо говорить, ни куда-либо ходить, ни чего-либо хотеть. Если бы так продолжалось дальше, он либо сошел бы с ума, либо умер.
Шагал и Вирджиния, Канны, 1951
Марк Шагал. Одиночество
И тогда хитрая Ида (ей было уже 28 лет) наняла отцу экономку - потрясающую красавицу, лицом напоминающую мать, к тому же великолепно образованную и из хорошей семьи - отец Вирджинии Хаггард когда-то был британским консулом в США.
Шагалу было тогда пятьдесят восемь лет, Вирджинии - тридцать с небольшим. Нет, он по-прежнему любил свою Беллу, и смерть в этом была не властна. Но одиночество было для Шагала невыносимым! Вскоре Вирджиния родила ему сына. В честь одного из братьев Шагала его назвали Дэвидом. А вот фамилию мальчику дали материнскую, оставшуюся у нее от первого замужества - Макнилл. Ведь Дэвид родился вне брака. В 1948 году вся семья, повинуясь шагаловской страсти к перемене мест, переехала в Париж.
Марк Шагал. Портрет Вавы
Вирджиния оказалась похожей на Беллу лишь внешне. Увы, она была обыкновенной женщиной, и парижских соблазнов не вынесла. Вот что писала в 1951 году подруга семьи Шагалов - Мария Антоновна Деникина (дочь знаменитого белого генерала): «Ирландка вдруг сбежала от Шагала с художником - то ли шведом, то ли норвежцем - и сына захватила с собой. Для Шагала это была большая драма, он даже подумывал о самоубийстве. Его дочь Ида все время повторяла: «Надо что-то сделать, иначе он покончит с собой. Надо ему кого-то подыскать». В конце концов мы нашли Валентину Бродецкую, которая тогда жила в Англии, и уговорили ее стать на некоторое время компаньонкой художника».
Последний полет
В Париже Ида создала салон, где собирался весь цвет столицы - от Андре Мальро до мадам Помпиду. Вава (так близкие звали Валентину Григорьевну Бродецкую), была вхожа туда и как дочь известного фабриканта, и как владелица лондонского салона моды. Она была моложе Шагала на четверть века. Хорошенькая. Нравилась Иде. Что ему еще было нужно от женщины? Ну разве еще, чтобы она была необыкновенной! Но необыкновенная женщина в жизни Шагала уже была, и другой такой цыганка ему не обещала. Марк Захарович был нетребователен и быстро привязывался. В общем, 12 июля 1952 года Вава стала женой Шагала.
Для свадебного путешествия они выбрали Грецию, и вернулся Шагал оттуда другим человеком. «Перелетной птице» будто подрезали крылья - поселившись с Вавой на вилле «Коллин» в небольшом средиземноморском городке Сен-Поль де Ване километрах в двадцати от Ниццы, он больше никогда никуда не переезжал (если, конечно, не считать «рабочих» поездок).
Потом Ваве, хоть она сама и принадлежала к «избранному Богом народу», захотелось, чтобы творчество Шагала перестало ассоциироваться с еврейством. И художник подчинился. Для начала с его полотен исчезли раввины. Потом Шагал вдруг пригрозил подать в суд на авторов еврейской энциклопедии, если они упомянут там его имя. Старый друг Шагала - Бааль-Тшува, рассказывает: «Мы всегда беседовали между собой на идише, но стоило нам на улице поравняться с кем-нибудь из французов, как Шагал тут же переходил на французский».
Плафон Парижской Оперы
А еще Марк Захарович, по мнению коллег, под влиянием Вавы стал слишком мало думать о творчестве и слишком много - о благосостоянии семьи. На этой почве они рассорились с Пикассо. Великий испанец спросил Шагала, почему тот не выставляется в советской России. «Твоих работа в России тоже не видно, - ответил Шагал, - а ведь ты как-никак коммунист!». Пикассо рассмеялся: «Я знаю, почему ты не выставляешься в России, - ведь там нельзя заработать!» Насчет России Пикассо был не прав - через несколько лет Шагал, как мы знаем, поехал туда, несмотря ни на какое влияние Вавы. А, уезжая обратно во Францию, взял да и подарил Пушкинскому музею 75 своих бесценных литографий. Раньше-то Марк Захарович много работ раздаривал, но Вава считала это непростительным мотовством.
Витражи в Реймском соборе
Впрочем, больше всего Валентине Григорьевне мешало мужнино чадолюбие. Ее отношения с Идой очень быстро испортились, и та стала редко появляться у отца дома. А всякий раз, когда Марк Захарович хотел подарить дочери что-нибудь из своих новых работ, Вава говорила, что картина уже кому-то обещана. Кстати, основная часть рисунков (общей стоимостью 65 миллионов долларов) стараниями Валентины Григорьевны досталась ее брату, Мишелю Бродецкому, которого Шагал не слишком жаловал.
Нужно ли говорить, что видеться с внебрачным сыном - Дэвидом - Валентина Георгиевна мужу запретила. На долгие годы с молчаливого согласия Шагала было наложено табу даже на упоминание Вирджинии Хаггард и ее сына. Пробовала Валентина Георгиевна потеснить из биографии мужа и его первую жену, но тут уж она столкнулась с непробиваемой стеной сопротивления! Первая жена и родина были и оставались для Шагала святынями. А то, что он окончил жизнь с другой женщиной в другой стране - это, конечно, ничего не отменяет…
Шагал умер 28 марта 1985 года в лифте, поднимавшемся на второй этаж. Пусть и не высоко, но все-таки вверх! А, значит, он действительно умер в полете…
Этот скульптурный портрет Марка Шагала установлен во дворе дома-музея в Витебске на Покровской улице...
Портрет молодого Шагала кисти его учителя Пэна (1914)
Белла Розенфельд была восьмым ребенком в ортодоксальной еврейской семье. Ее родители держали ювелирный магазин и считались довольно состоятельными.Отец был постоянно погружен в тору, сметливая и практичная мать занималась делами торговли. Несмотря на патриархальный уклад жизни семьи Розенфельдов, их взгляды были достаточно широки, чтобы дать Белле возможность получить светское образование. Девушка училась в Москве на женских курсах историка В.И. Герье, интересовалась литературой, театром.
Задумчивый, постоянно погруженный в живопись, никем не признанный, бедный, у окружающих Мойша вызывал недоумение и жалость. А Белла увидела в нем талант
В 1909 году в гостях у своей подруги Белла познакомилась с молодым художником Мойшей Сегалом. Задумчивый, постоянно погруженный в живопись, которую он считал делом своей жизни, никем не признанный, бедный, у окружающих Мойша вызывал недоумение и жалость. А Белла увидела в нем талант и твердость духа, она поверила в него еще тогда, поверила на всю жизнь. Короче говоря, они влюбились друг в друга с первого взгляда. Позднее он писал: "Долгие годы ее любовь освещала все, что я делал". Спустя шесть лет после первой встречи, 25 июля 1915 года, они поженились.
Вирджиния сделала для Шагала все, что могла, но Беллу она заменить была не в силах. До последних дней только Беллу обнимал вечно молодой Шагал на своих картинах, и ее лицо было у мадонн на его витражах, и только ее глаза – у кротких коров и озорных коз...
По материалам сайтов Центрального еврейского ресурса и www.marc-chagall.ru
Извлекать из прошлого то, что было на самом деле, всегда трудно. Даже всезнающим библиографам великого Шагала не удается иногда установить все факты с достоверной точностью. Так, одни называют 1895, другие 1899 годом рождения главной Женщины в жизни художника. Но так ли важно это тогда, когда говорят о Чувстве, возвышенном чувстве, заставляющем парить над повседневностью, о чувстве вечном, верном?
Жена Марка Шагала: «Да, я из-за него потеряла рассудок»
Марк (Мойша) был старшим ребенком в семье. Башутка, Башенька, как называли Беллу в детстве все окружающие, восьмым, самым младшим. Его семья была очень бедной. Ее семья имела несколько магазинов, где продавали дорогие сервизы, часы и ювелирные украшения.
Чтение, учеба позволили впоследствии раскрыться талантам Беллы, создавали Личность. Она мечтала о сцене. Марку учиться не нравилось – томился, озорничал. Повседневный быт ортодоксальной еврейской семьи, отношения с окружающими – вот то общее, что формировало самобытные характеры обоих. Но если все в нем с детства просило любви: будили сексуальные фантазии косы, даже кружева панталон. То она, Царевна-Тихоня, как сама рассказывала в «Горящих огнях», чуралась людей.
Однажды в доме своей очередной возлюбленной Марк услышал нежный мелодичный голосок нежданной гостьи. Вышел… и «понял: это моя жена».
Белла и Марк Шагал — т рудный, но благословенный полет
Но это не означает, что они сразу поженились. Были молчаливые посиделки на любимом бревнышке у Двины, вокруг роились сплетни. Белла же темной ночью влезала к нему через окошко, таскала из дома вкусности. И они были еще так непорочно счастливы.
Ее мама твердила, что он странный, без профессии. В семье Марка не поощряли его страсть к рисованию: слишком важные господа. Может быть, под этим давлением он не выдержал, сбежал в Париж. А Белла не отчаялась: знала, что вернется и ждала своего то ли «грача», то ли «журавля».
У этой пары не могло быть все, как у всех. Они поженились в 1915 г., через шесть лет после знакомства. И, как шутил Шагал, у них был не «медовый месяц», а «молочный» — в деревне, где они его проводили, паслось армейское стадо.
Ощущение покоя длилось недолго — наступила война, революция. Белла чувствовала, что надвигается беда. В суровые военные годы ни для кого нет счастья, ноу них с Марком рождается дочка. Идочка — еще один персонаж его картин. Неслучайно на полотнах Шагала герои так часто летают. Полет и счастье – одно целое в его творчестве.
А потом вместо полотен и творчества – беготня по чиновничьим кабинетам в поисках спасения для семьи своей жены, которая была виновата лишь в том, что не бедствовала. Из-за дочери, он, боявшийся попросить что-нибудь у кого-нибудь для себя, решился на переезд в Москву и стал Директором Школы Искусств. Беллу и Марка там ждали отсыревшая клетушка, голод, предательство учеников и друзей. Когда она поехала обменять на рынок остатки драгоценностей на еду, ее арестовали. Терпению Марка пришел конец, тем более что в Берлине и Париже уже начали продаваться его полотна. И они отправляются в новый полет, в поисках спокойной жизни.
Полет без Музы или…
Франция, Америка… Счастье, казалось, вот оно. Марк, зная, что жена талантлива, вдохновил ее на написание книг. А тут еще и пришла весть об освобождении Парижа и можно было возвращаться в Европу. Но Белла не увидела ни Парижа, ни изданных книг с иллюстрациями Шагала — ей было немного за 50, когда внезапная смерть забрала ее у Марка навсегда.
Он пережил ее на 41 год — целая жизнь без Беллы. Марк пытался снова стать счастливым, но встреченные им женщины были лишь иллюзией и отдаленно напоминали ему его Бэллу, браки не складывались…
