Преподобный Максим Грек — житие. Преподобный максим грек
В княжение Василия Ивановича споры о монастырских вотчинах и казни еретиков продолжались. Иосифляне (сторонники Иосифа Волоцкого) стояли за мнения своего наставника, а противники их – белозерские старцы, последователи Нила Сорского (нестяжатели), – в своих сочинениях сильно нападали на Иосифа и его сторонников. Спорили горячо, дело доходило даже до колкостей. Суровый Иосиф, требуя беспощадной казни еретиков, ссылается, например, на апостола, по молитве которого Симона-волхва постигла смерть. Белозерские старцы в своем послании в ответ Иосифу насмешливо напоминают о разнице между ним и апостолами, которые не требовали, чтобы люди казнили еретиков, а молитвою поражали их, и прибавляют: «И ты, господине Иосифе, сотвори молитву, чтобы земля пожрала еретиков...» Думают, что это послание написано учеником Нила, Вассианом Косым (бывший боярин, князь Патрикеев). Он был самым сильным противником иосифлян и написал несколько посланий, где резко изобразил все язвы и пороки в монашестве, происходившие потому, что монастыри были богаты, владели поместьями. Вассиан, как и все нестяжатели, сильно нападает на роскошь в монастырях, на корыстолюбие монахов, на тяжбы их, попрошайство, угодничество сильным и богатым, обременение своих крестьян тяжелыми оброками, лихоимство и пр.
Максим Грек
Борьба иосифлян и белозерских старцев была во всем разгаре, когда является новый сильный борец против иосифлян – Максим Грек. Это был афонский монах, весьма образованный, начитанный и умный человек. Он побывал и в Париже, и во Флоренции, слушал знаменитых ученых богословов. Особенно сильно подействовал на Максима Иероним Саванарола, который в то время увлекал народ во Флоренции своим пламенным красноречием и беспощадно громил в смелых проповедях роскошь и безнравственность, царившие тогда в Италии. Максим Грек приехал в Москву в 1518 году. У великого князя было огромное собрание разных греческих рукописей; надо было разобрать их, привести в порядок, а на Руси тогда нельзя было найти человека, который смог бы это сделать, – вот зачем понадобился ученый грек Максим великому князю. Кроме того, надо было перевести некоторые сочинения на русский язык (Толковую псалтырь, Толкования деяний апостольских, Беседы Златоуста и др.). Дела было очень много. Максим Грек, сначала и занялся тем, для чего его призвали, но мало-помалу невольно втянулся в церковные дела и споры, которые тогда волновали всех мыслящих русских людей. К нему, как к ученому, обращались часто за разрешением различных вопросов и споров, да и сам Максим Грек был не такой человек, чтобы сторониться от жизни. Приглядевшись к русской жизни да освоившись с русским языком, немедля принял он участие в разных церковных вопросах.
Написал Максим Грек очень много сочинений: писал против магометан (от частых сношений с татарами могли заходить к русским некоторые особенности магометанства), против латинян, потому что в это время папа снова пытался склонить русских к церковной унии. Сильно обличает он различные суеверия, которые в то время господствовали на Руси (гадание по звездам, верования в различные приметы, волшебство и т. д.). Как верное средство освободиться от грубых суеверий, затемняющих ум человеческий, мешающих разумной жизни, он указывает на просвещение, на сближение с западными, более образованными народами.
Максиму Греку, как человеку умному, и притом свежему, еще не успевшему сжиться с русскими порядками, должно было, конечно, броситься в глаза, что набожные русские люди, строго исполняя все обряды, соблюдая все посты, в то же время жили совсем не по-христиански, творили спокойно всякие неправды к тяжкие грехи. Плохая нравственность, прикрытая внешнею набожностью, возмущала Максима. В своих посланиях он обличает тех, которые не ели мяса по понедельникам, но готовы были целый день пить вино, соблюдали все посты, а терзали бедных подручников. В одном сочинении Максима Грека Господь говорит людям, что они только гневят Его, предлагая Ему доброгласное пение, звон колоколов, драгоценные украшения икон, а не милуя нищих и сирот, не отставая от неправды, лихвы и проч. «Вы книгу Моих словес (Евангелие) и внутри, и извне обильно украшаете сребром и златом, силу же писанных в ней Моих велений не приемлете и не исполняете».
С самого же начала своей деятельности Максим Грек стал на сторону белозерских старцев и Вассиана и постоянно, подобно им, утверждал, что инок должен быть «странен, незнаем, бездомен и безымянен». В нескольких сочинениях сильно корит он монастыри за то, что они владеют поместьями, а в одном из своих трудов «Повести страшной о совершенном иноческом жительстве» доходит даже до проклятий монахам-вотчинникам.
Эти резкие обличения и смелые нападки, конечно, не прошли Максиму Греку даром: у него явилось множество врагов, и притом – врагов сильных. Большая часть высших духовных лиц были иосифляне. Сам митрополит был последователем Иосифа. Не только в среде духовенства, но и между сильными мирянами нашлось не мало недругов смелому обличителю. Он в своих сочинениях между прочим беспощадно обличал и мирские власти, говорил, что такого неправосудия, как у православных русских, нет даже у латинян ляхов. Эти резкие выходки оскорбляли не только отдельных лиц, но и вообще русское чувство.
Невзлюбил Максима Грека и сам великий князь. Василий Иванович не имел детей, приходилось ему признать наследником брата своего Юрия Ивановича; но великий князь недружно жил с ним, считал его и следующего брата Андрея неспособными управлять государством и очень хотел иметь сына-наследника, задумал даже развестись с бездетной своей супругой и жениться на другой. Митрополит дал церковное разрешение на развод, но Вассиан Косой и Максим Грек сильно осуждали намерение государя. Он, конечно, не посмотрел на них – женился на Елене Глинской, но в сердце его закралось недоброе чувство к противникам его воле...
Два суда над Максимом Греком
После этого враги Максима стали действовать смелее: его несколько раз привлекали к следственным делам за сношения с крамольными боярами, за речи, оскорбительные для великого князя и т. д. Наконец, велено было духовному собору судить Максима Грека (1525). Его обвиняли в порче книг. При переводе их было сделано несколько ошибок: не владея сначала ни славянским, ни русским языком, Максим переводил книги на латинский язык, а с латинского уже переводил русский переводчик; при этом, понятно, могли легко вкрасться ошибки, которых Максим Грек и исправить не мог. Хотя он не признал себя виновным, но его все-таки сослали в Волоколамскую обитель; однако он не унялся, продолжал писать обличительные сочинения и послания; тогда раздраженные враги его в 1531 году назначили новый соборный суд, чтобы наказать неукротимого обличителя.
Тут было пущено в дело все, чтобы погубить Максима. В чем только не винили его! Между прочим обвиняли в волшебстве, доносили, будто он хвалился, что все знает и что грехов на нем ни единого нет; доносили, что он писал что-то на своих ладонях водкою и, протягивая руки, волхвовал против великого князя и других лиц. Всевозможные придирки были пущены в ход: бывший у Максима Грека писец доносил, что тот приказывал ему вычеркивать некоторые строки в священных книгах, которые он переписывал, и что при этом «на него дрожь великая нападала»...
Несмотря на то что Максим Грек сознавал свою правоту, на этот раз он упал духом, унижался, умолял своих судей о пощаде, падал пред ними три раза на колени. Унижение не помогло: его в оковах отправили в заточение в тверской Отрочь-монастырь. Несмотря на то что Максим не раз еще умолял, чтобы его отпустили на родину, все было напрасно – он умер, не увидав ее более.
Максим Грек
Знаменитый деятель русского просвещения. Род., по предположениям, ок. 1480 г. в Арте (в Албании), в семье высокопоставленной и образованной. Еще юношей М. для довершения образования отправился в Италию, где занимался изучением древних языков, церковной и философской литературы; здесь он сблизился с видными деятелями эпохи Возрождения, сошелся с известным издателем классиков венецианским типографом Альдом Мануцием, был учеником Иоанна Ласкариса. Глубокое впечатление произвели на него проповеди Саванаролы, под влиянием которого окончательно определились стойкий нравственный характер М., его религиозно-аскетический идеал и дальнейшая судьба. По возвращении из Италии, около 1507 г., он постригся в афонском Ватопедском м-ре, богатая библиотека которого послужила для него новым источником знаний. В 1515 г. протом афонским получена была от вел. кн. Василия Ивановича просьба прислать в Москву на время ватопедского старца Савву, переводчика. За дряхлостью Саввы братия решила отправить М. Он не знал еще русского языка, но монахи считали его незаменимым ходатаем своим перед Москвой и выражали в послании к великому князю надежду, что М. благодаря своим познаниям и способностям "и русскому языку борзо навыкнот". В Москве М. был принят великим князем и митрополитом с большим почетом. Первый труд его - перевод толковой Псалтири, сделанный при помощи русских толмачей и писцов, - заслужил торжественное одобрение духовенства и "сугубую мзду" князя; но домой по окончании труда, несмотря на просьбы М., отпустили только его спутников. М. продолжал трудиться над переводами, сделал опись книгам богатой великокняжеской библиотеки, исправлял по поручению князя богослужебные книги - Триодь, Часослов, праздничную Минею, Апостол. Оставаться келейным книжником в среде тогдашней русской жизни человек таких познаний и религиозных воззрений, как М., не мог, и столкновение его с новой средой - при всем благочестии обеих сторон - было неизбежно. Многообразные "нестроения" московского быта, резко противоречившие христианскому идеалу М., настойчиво вызывали его обличения, а кружок русских людей, уже дошедших до понимания этих нестроений, видел в нем учителя, преклоняясь перед его нравственным и научным авторитетом. Обрядовое благочестие, грубое распутство и лихоимство, глубокое невежество и суеверие, усугубляемое широким распространением апокрифической литературы, нашли в М. горячего обличителя. В вопросе о монастырских вотчинах, разделявшем все русское духовенство на два враждебных лагеря, он естественно явился деятельным сторонником воззрений Нила Сорского и "заволжских старцев" (см.) и более опасным противником для "иосифлян" (см.), чем ставший его горячим поклонником Вассиан Косой (см.). Близость с Baccиaном и опальным боярином Берсенем Беклемишевым, враждебность митрополита Даниила (см.), сношения с явным врагом России турецким послом Скиндером и резкое неодобрение намерения вел. князя развестись с женой решили судьбу М. Следственное дело по политическим преступлениям Берсеня и Феодора Жареного послужило для врагов М. удобным поводом отделаться от него. В апреле и мае 1525 г. открылся ряд соборов, судивших М. (запись сохранилась только об одном). Виновность М. выводилась из его книжных исправлений, его обличительной литературной деятельности, его канонических и догматических мнений. Мысль его о неудовлетворительности славянских переводов богослужебных книг была признана ересью; подтверждением обвинения послужили найденные в его переводах отступления от текста, вполне объяснимые описками писцов и его недостаточным знакомством с русским языком. Слова М., что сидение Христа одесную Отца есть лишь минувшее, а не предвечное, с точки зрения православного вероучения, имеют действительно характер еретический, но они объясняются тем, что М. не понимал разницы между формами "сел" и "сидел". Проповедь М. о безусловной иноческой нестяжательности была принята за хуление всех русских подвижников, допускавших для своих монастырей владение вотчинами. Наконец, М. сам признал на соборе, что сомневается в автокефальности русской церкви. Суровым приговором пристрастного собора, утвержденным враждебно настроенным против М. вел. князем, он был сослан в Волоколамский (т. е. "иосифлянский") монастырь, где заключен в темницу, "обращения ради и покаяния и исправления", с строгим запретом сочинять и с кем-либо переписываться. Положение М., окруженного клевретами Даниила, было невыносимо тягостно не только в нравственном, но и в физическом отношении. Поведение его в монастыре, раздражавшее митрополита, вновь обнаружившиеся ошибки в переводах (особенно в житии пресв. Богородицы, Метафраста) - ошибки, на которых М., по недоразумению, даже настаивал - и старое подозрение в государственных преступлениях, которое на первом соборе по соображениям политическим не нашли удобным выставить, но которое теперь, со смертью Скиндера, вышло наружу и, может быть, подтвердилось - все это послужило в 1531 г. поводом к вызову М. на новый соборный суд. Усталый и измученный жестоким заключением, М. оставил прежний прием защиты - ссылку на ученые доводы, и ограничился заявлениями, что все ошибки - дело не его, а переписчика. Упав духом, он признал себя виновным в "неких малых описях", происшедших не от ереси или лукавства, а случайно, по забвению, по скорости, или, наконец, по излишнему винопитию. Но унижение М. не удовлетворило оскорбленного самолюбия митрополита, открыто сводившего на соборе личные счеты с подсудимым, и не смягчило его судей: собор отлучил М. от причащения св. Таин и в оковах отправил его в заточение в тверской Отрочь монастырь. Здесь М. провел более двадцати лет. Об освобождении его и отпущении на родину тщетно просили и святогорская братия, и патриархи Антиохийский и Константинопольский от имени целого собора и патриарха Иерусалимского. Безуспешны были также просьбы самого М., обращенные к Иоанну IV ("Сочинения" М., ч. II, 316-318, 376-379) и митрополиту Макарию, который отвечал ему: "узы твоя целуем, яко единого от святых, пособити же тебе не можем". Причина, по которой Москва так упорно задерживала М., была ему ясно указана еще за тридцать лет перед тем казненным потом Берсенем: Москва боялась его разоблачений, и заступничество патриархов, свидетельствуя о его высоком авторитете за границей, могло ему в этом смысле лишь повредить. В последние годы участь М. была несколько смягчена: ему разрешили посещать церковь и приобщаться св. Таин, а в 1553 г., по ходатайству некоторых бояр и троицкого игумена Артемия, он был переведен на житие в Троицкую лавру. В том же году царь, отправляясь по обету в Кириллов монастырь на богомолье, посетил М., который в беседе с царем посоветовал ему заменить обет богомолья более богоугодным делом - заботой о семьях павших под Казанью воинов. В 1554 г. его приглашали на собор по делу о ереси Башкина, но он отказался, боясь, что и его примешают к этому делу. В 1556 г. он умер. Сочинения М. Грека, не считая грамматических заметок, построены по общему типу обличения и распадаются на три больших отдела: I. экзегетические, II. полемико-богословские - против латинян, лютеран, магометан, иудеев (жидовствующих), армян и язычников ("еллинские прелести"), и III. нравственно -обличительные. Последние имеют особенно важный исторический интерес; отрицательные явления тогдашней жизни - от лихоимства властей до половой распущенности, от веры в астрологию до ростовщичества - нашли в М. убежденного противника. Уважение, которым М. пользовался у лучших современников, свидетельствует о том, что значение его сознавалось и в его время. У него находили и книжное поучение, и нравственный совет, и из кельи его вышло немало учеников, между которыми достаточно назвать князя Курбского, инока Зиновия Отенского, Германа, архиепископа Казанского. Многие мысли М. легли в основание постановлений Стоглавого собора: таковы главы об исправлении книг, о призрении бедных, об общественных пороках, о любостяжании духовенства; лишь в вопросе о монастырских вотчинах собор принял сторону иосифлян. Несмотря на то, что М. усвоил лишь одну сторону гуманистического образования - приемы филологической критики - и остался чужд содержанию гуманизма, он явился в истории древнерусского образования "первым посредствующим звеном, которое соединило старую русскую письменность с западной научной школой" (Пыпин). "Сочинения преподобного М. Грека" изданы при Казанской дух. акд. в 1859-62 г.; сюда не вошли несколько сочинений, напечатанных ранее в "Скрижали" (1656), в "Церковной истории" митрополита Платона, в "Ж. М. Н. пр." (1834), в "Москвитянине" (1842), в "Опис. рукоп. Румянцевского муз." (CCLIV, 369). Ср. Иконников, "М. Грек" (Киев, 1865-66,); Пыпин, "Вопросы древнерусской письмен." ("Вест. Евр.", 1894, VII); Жмакин, "Митрополит Даниил и его сочинения" (Москва, 1881); Нелидов, "М. Грек" (в сборнике "Десять чтений по литературе", Москва, 1895); митроп. Евгений (предположительно), "Историческое известие о М. Греке" ("Вест. Евр.", 1813, ноябрь, №№ 21 и 22); Филарет (Черниговский), статья в "Москвитянине" (1842, № 11); Горский, "М. Грек святогорец" ("Приб. к тв. св. отцов" в рус. пер., Москва, 1859, ч. XVIII); "О трудах М. Грека" ("Журн. Мин. нар. просв." 1834 г., ч. III); Нильский, "М. Грек как исповедник просвещения" ("Христианское чтение", 1862, март); "Судное дело М. Грека и Вассиана Патрикеева" и "Прение митр. Даниила с иноком М." ("Чтения в Общ. ист. и древ. рос.", Москва, 1847, №№ 7 и 9).
А. Горнфельд.
{Брокгауз}
Максим Грек
Монах Афонской горы, Ватопедской Обители, муж знаменитый в Российской Церковной Истории многими трудами над исправлением Славянских Церковных книг, и великими за то претерпенными гонениями в XVI веке. Обыкновенное Историков наших мнение, что якобы он и призван в Россию именно для поправления книг. Но сие опровергается тем, что, по свидетельству самых учеников его, Монаха Зиновия, Нила и других, он до приезда в Москву не знал Славянского языка и уже по долгом пребывании в России научился оному. Гораздо вероятнейшая причина его вызова означена в одном Жизнеописании его, находящемся между рукописями в 8 долю листа библиотеки Новгородского Софийского Собора. Там сказано, что Великий Князь Василий Иванович, вступивши на Великокняжеский Престол и разбирая Царские сокровища своих предков, нашел в некоторых палатах бесчисленное множество Греческих книг, которых в России тогда никто не мог разобрать, и потому послал в Константинополь просить себе такого человека, который бы мог описать сии книги. Константинопольский Патриарх по долгом искании нашел в Афонской горе двух таковых Монахов, Даниила и Максима и последнего из них послал в Россию. В сей же повести сказано, что Максим родом был из Албанского города Арша, отец его именовался Мануил, а мать Ирина; словесным наукам и философии учился он в Париже у Иоанна Ласкаря, во Флоренции и в других Европейских знатных Училищах, а потом, пришедши на Афонскую Гору, постригся в Ватопедской Обители; в 7014, или 1506, году позван в Москву и по прибытии принят был с честью от Великого Князя Василия Ивановича и Митрополита Симона. Ему определено было местопребывание в Чудове Монастыре, а содержание все от Двора. Когда Великий князь показал ему собрание своих Греческих книг, то Максим, удивившись бесчисленному множеству оных, с клятвой признался, что и в Греции нигде нет такого. Ибо, де, по пленении Царя-града благочестивые Греки и Латины все оные вывезли в Европу, Тогда Князь препоручил ему разобрать сию библиотеку, и если которые книги найдутся еще непереведенные на Славянский язык, то под его надзиранием повелел перевести оные. По разобрании библиотеки Максим подал Великому Князю список непереведенных книг, которые и приказано было хранить особо, а ему сперва препоручено было переводить Псалтирь Толковую седьми Толкователей. Но поелику он не знал еще тогда довольно Славянского языка, то даны ему два Латинские Толмача Димитрий и Василий , которым он переводил сию книгу на Латинской, а они уже на Славянский язык. Для переписки перевода назначены ему писцами Монах Сильван и Михаил Медоварцов , и всем им положено содержание также от Двора. Через год и пять месяцев Псалтирь сия была переведена и представлена Великому Князю, который отослал оную к Митрополиту на Соборное рассмотрение и всеми оная была одобрена. За сим просил Максим увольнения в Афонскую Гору, дабы по обещанию своему кончить жизнь там, где пострижен. Но его уговорили еще остаться для переводу книг. Он начал переводить Златоуставы Беседы на Евангелиста Иоанна; а когда научился и сам через учеников своих Славянскому языку, то препоручено было ему свести с подлинниками Греческими и поправить прежнего перевода Славянские Церковно-служебные Книги. Во всех сих трудах провел он 9 лет и, нашедши множество ошибок в Славено-Русских книгах не только от переписчиков, но и от первых переводчиков по неискусству их в Греческом языке, огласил в народе Славено-Русские книги неисправными и несколько нескромно при всех случаях опрочивал оные. За сие жарко вступились приверженные к древлеписьменным книгам, почитавшимся у них переведенными от Богодуховенных переводчиков. Они вопияли, что по древлеписьменным книгам спаслись Святые Отцы Российские и что Максим портит только поправками древние Славянские Книги. А когда он жестоко начал укорять таковых невежд, противоречивших ему, и доказал, что в Россию вошли переводы даже некоторых и Еретических книг, как-то одной неправославной книги О Вочеловечении Христове , писанной неким Персианином Афродитианом, которую многие неискусные в Вере читали и уважали; то негодование разлилось по всему народу. Притом подпал он гневу и Московского тогдашнего Митрополита Даниила за то, что не послушался повеления его перевести на Славянский язык Церковную Историю Феодорита, Епископа Курбского, извиняясь тем, что многим перевод сей будет в соблазн и претыкание потому, де, что у него приводятся Послания Ария, Македония и других Еретиков, злословивших Православную Веру. Но извинение сие было не уважено. Завидовавшие особенно его доверенности у Великого Князя злобились и на то, что сей часто поступал по его советам. Наконец довершил его несчастие гнев самого Великого Князя Василия Ивановича за то, что, как пишет Князь Щербатов в Истории своей, Максим с Монахом Князем Вассианом и Князем Симеоном Курбским противились разводу его с первой супругой своей Соломонией Юрьевной за ее неплодие, и второму браку его с Княжной Еленой Васильевной Глинской, а когда Великий Князь требовал от Максима, чтобы он выписал Каноническое мнение о расторжении его брака, то Максим прямо объявил, что Правила Святых Отцов ради неплодия разводится не позволяют. Некоторые не верят сему последнему сказанию,-но есть в Патриаршей библиотеке особая о сем повесть между рукописями, да и Князь Курбский и Хронограф Графа Толстого о сем упоминают. Есть еще в Московском Архиве Иностранной Коллегии следственное дело 7033, или 1525, года, по осуждении уже Максима, о бывших у него с Боярином Иваном Берсенем-Беклемишевым речах, предосудительных для Великого Князя Василия Ивановича и матери его Великой Княгини Софии. Враги хотели и в сем обвинить его. Все сии причины споспешествовали возбуждению всеобщей ненависти на Максима, и он предан был суду, по коему, яко Еретик и развратник Писания, вместе с Новоспасским Архимандритом Саввою, родом из Греков же, в Январе 1525 года, осужден Собором, отлучен даже от Церкви и свезен на заточение сперва в Волоколамский Иосифов, но вскоре потом в Тверской Отрочь Монастырь; сообщники же его, Савва заключен на Вознищи, а Монах Князь Вассиан в Волоколамском Монастыре; да и все ученики Максимовы разосланы по Монастырям; а бумаги отобраны у него в Царскую Палату. Более двенадцати лет пребывал Максим безысходно в совершенном заключении; но, по смерти Митрополита Даниила, осудившего его, Тверской Епископ Акакий облегчил несколько его заточение, и с позволения Митрополитов Иоасафа и потом Макария, Максим допущен, по крайней мере, ходить в Церковь и причащаться Святых Тайн. По кончине уже Великого Князя Василия Ивановича, по представительству некоторых благомысленных Бояр, защищавших его невинность, и по просьбе Артемия, Игумена Троицы Сергиева Монастыря, Царь Иван Васильевич повелел перевести его в сей Монастырь, где он и жил до кончины своей, случившейся в 1556 году через 33 года страданий; а погребен близ Церкви Сошествия Святого Духа, где Платоном, Митрополитом Московским, над гробом его устроена и часовня. В продолжение всего заключения его переменилось в Москве три Митрополита,-но ни один не осмелился вопреки народной всеобщей ненависти и неудовольствия Царской фамилии, произошедшей от второго брака Великого Князя Василия Иоанновича, освободить или оправдать Максима. Даже никто не упомянул о нем и на Стоглавном Соборе, бывшем за 5 лет до его кончины, на коем в главе 5 и 27 более всего занимались предписаниями о исправлении Книг Церковных, которые вообще и явно уже тогда признавались неисправными. Царь Иоанн Васильевич, после второго своего Казанского похода и после тяжкой своей болезни, бывши в 1554 году в Троицком Сергиевом Монастыре на богомолье с супругой своей и малолетним сыном Димитрием, удостоил его своего собеседования, и Максим, между прочим, отсоветывая ему по болезни дальнейшее путешествие, предсказал смерть Царевичу Димитрию, что и случилось. О сем свидетельствует самовидец Князь Курбский. Но свобода Максиму и тогда не была возвращена.
До заточения и в заточении своем Максим много писал разных сочинений Догматических о Вере и Обрядах Церкви; Обличительных на Иудеев, Еллинов, Латинов и Агарян и часто на Россиян; Филологических о разных предметах относительно переводов и толкования; Толковательных о разных неудобопонятных вещах Богословских, Церковных, Обрядных и Философических; Нравоучительных в наставление многим высшего и низшего звания; Ответных на разные вопросы, и Собеседований с самим собою, или Молитв, и проч. Есть между ими и одно Просительное о прощении Послание его к Даниилу, бывшему Всероссийскому Митрополиту, осудившему и заточившему его, и после и самому осужденному Боярами и заточенному в Иосифов Волоколамский Монастырь. Должно заметить при сем, что в сочинениях Максимовых, самих по себе духовных, весьма много Исторических и характеристических сведений о современных ему в России предрассудках и пороках во всех званиях. При Христианском смирении, он везде строг против злоупотреблений и развратов своего времени, часто даже до негодования и ожесточения. Сверх всего писал он и в оправдание свое много Посланий к Митрополитам. В одном из них говорит он: "понеже неции, невем, что ся им случившее, Еретика мене, неповинна человека, не страшатся называти, а врага и изменника Богохранимые Державы Российские; явими ся нуждно и праведно малыми о себе отвещати ми, и яже о себе, научити ми оклеветающих мене неправедным оклеветанием сицевым, яко Благодатию истинного Бога нашего Иисуса Христа и правоверен Христианин по всему, и Богохранимыя Державы Русския доброхотен и прилежен Богомолец; и исправлением же не стыжуся, ниже отреваю е, но и вельми желаю его и любезне воспринимаю е, аки тверд наставляющее мене ко уповаемому благоверным Небесному Царствию, и проч." А в 1542 году, через 18 лет своего удаления, писал он к Митрополиту Иоасафу: "Бог поне всех Содетель и Господь, свидетель вам благовернейшим от мене недостойного Максима Инока, яко ничтоже по лицемерию, или чрез устав Богодухновенных Отец ниже пишу, ниже вещаю к вашему благоверию, ниже ласках вам, аки желая получити славу некую привременную и отраду от лютых, в них же одержим есмь люте уже осьмьнадесять лет: но убо Божественною ревностию жегом, о нем же возбранен есмь некиими служити Богу же и вам; в них же силен есмь Благодатию Христовою, глаголю же в переводе и исправлении книжном, ово же и охапаем немало; о нем же неции, не вем что ся случившее им, враждебне ко мне имущимся, и мене Еретика называют и Богодухновенныя Книги растлевающа, а не правяща, иже и слово воздадят Господеви, яко не точию возбраняют таковому Богодухновенному делу, но зане к сему и мене беднаго неповинна суща клевещут и ненавидят, яко Еретика, и чрез всякаго Закона Христианского отлучают Пречистых Христовых Таин. Но о сущем убо во мне соблюденном исповедании Православныя Веры довольно вам во уверение во книзе моего ответа. А яко не порчу Священныя Книги, якоже клевещут мя враждующии неправедно, но прилежно и великим вниманием и страхом Божиим и правым разумом исправляю их, в них же растлешася ово убо от переписующих их, ненаученных сущих и неискуссных в разуме и хитрости Грамматикийстей; ово же и от самех исперва сотворивших книжный перевод приснопамятных мужей (речет бо ся истинна) есть негде неполно разумевших силу Еллинских речений, и сего ради далече истинны отпадоша", - и проч. После сего Максим в доказательство неисправности и ошибок древних переводов даже против Догматов Веры, выписывает для примера многие места. Наконец, он писал к Великому Князю, к Митрополиту и ко многим другим, дабы, по крайней мере, отослали его к Цареградскому Патриарху и предали бы его суду; потому что он в Россию вызван на время и не есть ее подданный, а следовательно, и суду здешнему не подлежит. В 1545 году писал о нем к Царю Иоанну Васильевичу и Александрийский Патриарх Иоаким, защищая его невинность оклеветанную и прося освободить его и отпустить обратно в Афонскую Гору. Однако же все и самого Максима представления, и ходатайство за него других были безуспешны.
Сочинения его, под именем Слов и Главизн , находятся рукописными в Патриаршей Московской и других библиотеках, как порознь, так и в совокупности. Совокупно их в иных списках считается до 40, в иных до 70, в иных до 86; а в иных до 110 и до 134. В последней главе при многих списках помещается сказание о самом Максиме и Грамота ему прощальная и разрешальная от Иеремии, Константинопольского Патриарха, бывшего в Москве 1589 года. Посему-то при указаниях на Максимовы сочинения иные ссылаются на так называемую Малую Книгу Максимову, а иные на Полную. Но не сам Максим делал сие собрание. Ибо в различных списках различный порядок его сочинений. Из слов его одно на Латинов о Св. Духе напечатано было в Почаевской типографии 1618 г. при книге Кирилла Транквиллиона, называемой Зерцало о Богословии , а помощь в Москве особо при Патриархе Иосифе, и при Кирилловой книге 7152 года. В Никоновой Книге Скрижали , изданной 1656 г., напечатано его слово Еже како подобает известно и твердо блюсти Символ Православной Веры ; также при второй части Краткой Церковной Российской Истории Преосв. Митрополита Платона, 1805 г. изданной, напечатаны его три слова: 1) Исповедание Православной Веры ; 2) О исправлении книг Русских ; 3) о том же. Переведенные им в 7032, или 1524, году вместе с учеником своим, Троицы Сергиевским Монахом Селиваном, 80 Бесед Златоустовых на Евангелие Иоанново, с приложением четырех Бесед: 44, 45, 46 и 47, переведенных Андреем Курбским, напечатаны в Москве 1665 г. в лист, по исправлении оных Архимандритом Дионисием Греком из Святогорских Монахов, с некоторыми другими, в сем ему помогавшими: но Беседы, переведенные Курбским, оставлены не поправленными. В библиотеке Иосифа Волоколамского Монастыря есть между рукописями его перевод Слова о Покаянии , сделанный 1542 г. из сочинений Кирилла, Архиеп. Александрийского. В Патриаршей библиотеке между рукописями также есть особое Максимове Послание к Царю Ивану Васильевичу , о еже не брити брады. Там же находится прекрасный список его перевода Толковой Псалтири , писанный в 1692 году. Патриарх Иоаким, в книге своей, именуемой Остен , свидетельствует, что Максим Грек в лето 7029, то есть 1521 (а по другим спискам - 7050, то есть 1542 г.) "переведе с Греческаго на Славенский язык Правила Св. Апостол и Вселенских и Местных Синодов цело и всесовершенно, яже книга его переводу, - говорит он, - и до днесь в нашей Патриаршей Ризнице обретается". Ученик Максимов, Монах Нил Курлятев, в сказании о сем Учителе своем, пишет, что он, Нил, упросил его перевести себе Псалтирь буквально с Греческого на Русский язык, и что Максим действительно в 7060 (1552) г. перевел оную для него без всякого толкования, иногда сказывая ему Русский сей перевод, а иногда и сам писавши на тетради против написанного Греческого подлинника в ряд. Нил говорит притом, что в сие время Максим уже совершенно знал Русский язык и хорошо диалекты Сербский, Болгарский и Славянский. Он присовокупляет, что другие Переводчики с Греческого языка многое переводили более Сербскими словами, а не чистыми Славянскими и Русским, и что Киприан Митрополит, поправляя перевод Славянской Псалтири, сделал его непонятнее, вмешавши в него большей частью Сербское наречие; ибо по-Гречески и по-Русски знал он несовершенно. Есть еще в Патриаршей библиотеке между рукописями Максимова сочинения Канон Молебен к Божественному и покланяемому Параклиту (Св. Духу) воспеваемый , написанный им в Волоколамском заключении углем по стенам. Сей Канон был и печатаем в Киевских Канонниках, как, напр. 1739 г. и в других. Многие приписывают Максиму же Греку Грамматику Славенскую , напечатанную при Патриархе Иосифе в Москве 1648 г. в 4 долю листа,- но сие несправедливо. Грамматика сия не Максимова, а Мелетия Смотрицкого (см. статью о Мелетии Смотрицком ), а в конце только оной приложено издателями рассуждение Максимово О пользе Грамматики , Риторики и Философии , с азбучной росписью и толкованием имен Святых Мужей, в Месяцеслове Церковном находящихся, и с Грамматическим разбором двух Молитв: Царю Небесный и Отче наш и проч. Сии прибавления к вышеупомянутой Грамматике особо напечатаны покойным купцом Алексеем Степановичем Сыромятниковым (известным и ревностным защитником Православной Церкви против Раскольников) в Москве в 3 долю листа 1782 г. под названием Беседование Максима Грека о пользе Грамматики и проч. В Новгородской Софийской библиотеке есть прекрасный собственноручный Максимов Греческий список Псалтыри, с киноварью, в малую 4 долю листа, переплетенный в бархат. В конце сей Псалтири подписано самим Максимом следующее: Еγραφη τо παρоν ψαλτηριоν εν πоλει Тφερη χειρι και πινω μоναχоυ τινоς αγιоρητоυ Вατоπεδινоυ Мαξιμоυ τоυνоμα κατα τо МН ετоς της оγδоης Хιλιετιας αναλωμασι Вενιαμιν τоυ ευλαβεστατоυ Iερоδιακоνоυ και ιερоφιλακоς τоυ Θεоφιλαστα τоυ Еπισκоπоυ Тφερης, Кυριоυ Аκακιоυ. Оι αναγινωσκоντες μη καταγιγνωσκоτε τоυ γραψαντоς, ει πоυτι της υγιης γραφης ημαρται αυτω. Аνθρωπινоν γαρ αμαρτανειν και κоινоν ατυχημα. Еρρωσθε εν Кυριω και ευχεσθε υπερ εμоυ τоυ αμαρτωλоυ, т.е.: "Написася сия Псалтирь во граде Твери рукой и трудом Монаха некоего Святогорца Ватопедского, Максима именем, в 48 лет осьмыя тысящи (1540), иждивением Вениамина, благоговейнаго Иеродиакона и Ризничаго Боголюбивейшаго Епископа Тверскаго, Господина Акакия. Читатели не осудите писавшаго, естьли где что-нибудь против здравого писания погрешил он. Человеческое бо дело погрешать и общее нещастие. Здравствуйте о Господе и молитеся о мне грешнем".
Достойно замечания, что в некоторых Словах Максимовых есть о двуперстном Крестном Знамении и о сугубой Аллилуии мнения, сообразные мудрованию наших Раскольников. Такую странность в его сочинениях заметил еще Патриарх Иоасаф в книге своей Жезл Правления , и после его Патриархи Иоаким и Андриан в Предисловии к Следованной Псалтири. Они предполагают, что мнения сии либо от Раскольников с умыслу вставлены в слова Максимовы, либо сам Максим, утесняем будучи долговременным заключением и страшась еще больших утеснений, имел слабость уступить мнениям сим, которые в то время по невежеству народа сделались в Российской Церкви уже всеобщими, как то видно из 21 главы Стоглавного Собора. Но Слово О сугубой Аллилуии , и особенно второе, можно почитать все ложным, каковым и Московский Собор 1667 года, состоявший из трех Патриархов и многих других Духовных, признал оное потому, де, что Максим премудр бяше и немогл бы сице , противных писати. Даже и слог сего слова не похож на Максимов и смешан с простонародными выражениями, каких Максим не употреблял в других сочинениях. А о Крестном Знамении не во всех списках Максимовых Слов написано одинаково, и в иных утверждается триперстное, а в иных так сбивчиво и темно, что ничего определительно понимать не можно. Подробнейшее описание жизни, трудов и страданий Максима Грека есть в Патриаршей и Новгородской Софийской библиотеке. Он имел общую всем знаменитым мужам участь, как в гонении, так и в том, что по смерти самые враги почли его невинным и праведным, и только себе в оправдание приписали ему свои заблуждения.
, 21 июня в день обретения мощей, в Соборах Афонских преподобных , а также Московских , Радонежских и Тверских святых.
По возвращении на родину прибыл на Афон и принял монашество в Ватопедской обители . Он с увлечением изучал древние рукописи, оставленные на Афоне иночествовавшими греческими императорами Андроником Палеологом и Иоанном Кантакузином . Когда была послана делегация с Афона в Москву , Максим был включен в её состав и прибыл в русскую столицу в марте года. Целью делегации, согласно русским летописям и посланию Константинопольского патриарха Феолипта I , была просьба о милостыне .
Вскоре по прибытии святой Максим был привлечен к переводу с греческого на церковнославянский язык. По благословлению митрополита Московского Варлаама в Москве он перевел Толковую Псалтирь , затем по просьбе митрополита - некоторые толкования на книгу Деяний Апостолов и несколько богослужебных книг. Преподобный Максим усердно и тщательно старался исполнять все поручения. Но, ввиду того, что славянский язык не был родным для переводчика, возникали некоторые неточности в переводах.
Митрополит Московский Варлаам высоко ценил труды преподобного Максима, которого оставил в России, хотя Афонское посольство отбыло уже в году. Когда же Московский престол занял митрополит Даниил , положение изменилось. Новый митрополит потребовал, чтобы преподобный Максим переводил на славянский язык церковную историю блаженного Феодорита . Максим Грек решительно отказался от этого поручения, указывая на то, что «в сию историю включены письма раскольника Ария , а сие может быть опасно для простоты ». Этот отказ посеял рознь между преподобным и митрополитом. Несмотря на неурядицы, преподобный Максим продолжал усердно трудиться на ниве духовного просвещения Руси. Он писал письма против магометан , папизма , язычников . Перевел толкования святителя Иоанна Златоуста на Евангелия от Матфея и Иоанна , а также написал несколько собственных сочинений.
Еще одной причиной разногласий с новым митрополитом стало противостояние между двумя течениями в современной Восточно-Русской Церкви - иосифлянством и нестяжательством . Преподобный Максим склонялся к последнему, к которому принадлежал и митрополит Варлаам, тогда как новый митрополит Даниил был учеником преподобного Иосифа Волоцкого .
Наконец, преподобный Максим вскоре после приезда в Россию высказал мнение о неканоничности поставления Московских митрополитов Собором русских епископов и о необходимости подчинения Восточно-Русской Церкви Константинопольской .
Тропарь, глас 8
Зарею Духа облистаемь, / витийствующих богомудренно сподобился еси разумения, / неведением омраченная сердца человеков светом благочестия просвещая, / пресветел явился еси Православия светильник, Максиме преподобне, / отонудуже ревности ради Всевидящаго / отечества чужд и странен, Российския страны был еси пресельник, / страдания темниц и заточения от самодержавнаго претерпев, / десницею Вышняго венчаешися и чудодействуеши преславная. / И о нас ходатай буди непреложен, / чтущих любовию святую память твою.
Труды
- Повесть о Фортуне :
- Повесть о Саванароле :
Ранние годы
Сочинения
Максим оставил после себя многочисленные сочинения разнообразного характера: богословские, апологетические, духовно-нравственные; кроме того от Максима сохранились послания и письма к частным лицам. Уже, начиная с XVI века, его труды распространяются в многочисленных рукописных списках, например, в Библиотеке Троицко-Сергиевской лавры имеются такие рукописи: ,
Отрывок, характеризующий Максим Грек
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.
17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.
– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
Преподобный Максим Грек (в миру, как предполагают некоторые исследователи, Михаил Триволис) родился около 1480 года в благочестивой семье богатого греческого сановника в городе Арта (Албания). Отец дал ему блестящее домашнее образование. В юности Михаил изучал языки и светские науки в европейских странах, побывал в Париже, Флоренции, Венеции. Но мирская слава не привлекала его - Михаил избрал путь монашеской жизни и по возвращении на родину отправился на Афон. Около 1507 года он принял постриг с именем Максима в Ватопедском монастыре. Новопостриженный монах с увлечением изучал древние рукописи, оставленные на Афоне византийскими императорами-иноками Андроником Палеологом и Иоанном Кантакузином. Молодой инок надеялся, что пробудет на Святой Горе до конца своих дней. Но Господь судил иначе - на Афоне он прожил около десяти лет.
Преподобный Максим Грек. Фреска Духовского храма
Свято-Троицкой Сергиевой Лавры
Великий князь Московский Василий III Иоаннович, желая разобраться в греческих рукописях и книгах, принадлежавших его матери, Софии Палеолог, обратился к Константинопольскому патриарху с просьбой прислать к нему ученого грека. Выбор патриарха пал на Максима, и в 1518 году он прибыл в Москву.
Великий князь принял его с радушием, обласкал вниманием и покровительством, назначил ему пребывание в Чудовом монастыре. Средства на содержание гость получал от великокняжеского двора. Особое внимание оказывал преподобному Максиму и митрополит Московский Варлаам.
Знакомство с великокняжеским книгохранилищем привело ученого инока в восторг. Великий князь, по совещании с митрополитом и боярами, предложил Максиму заняться переводом Толковой Псалтири. Позже ему было поручено заняться пересмотром и исправлением богослужебных книг. По ревности своей Максим резко высказывался об ошибках, которые находил в старинных текстах. Многим это пришлось не по душе.
Недовольство вызывало и то, что Максим не мирился с отступлениями от нравственных принципов в среде власть имучцих. В 1525 году великий князь Василий III Иоаннович задумал расторгнуть брак с добродетельной Соломонией Юрьевной Сабуровой по причине бесплодия супруги и жениться на княжне Елене Васильевне Глинской. Поскольку церковные правила не допускали возможности расторжения брака в таких случаях, преподобный Максим счел нужным предостеречь Василия III от неподобающего поступка. «Того почитай истинным самодержцем, о благовернейший царь, - писал Максим великому князю, - который правдою и благозаконием ищет устроить житие своих подручников и старается всегда преодолеть похоти и бессловесные страсти своей души, ибо тот, кто ими одолеваем бывает, не есть одушевленный образ Небесного Владыки, но только человекообразное подобие бессловесного естества».
Протест Максима против намерения великого князя развестись с супругой был использован врагами преподобного для расправы с ним. Без всяких на то оснований Максим Грек был объявлен еретиком за то, что якобы умышленно искажал суть Священного Писания при переводе. Он был осужден и шесть лет находился в заключении в душной темнице Иосифо-Волоцкого монастыря. Ему было запрещено не только видеться с кем-либо из посторонних, но даже ходить в церковь. Как «нераскаянный грешник», он был отлучен от приобщения святых Таин. Затем его перевели в Тверской Отрочь монастырь под наблюдение епархиального архиерея. Однажды в темнице Максиму явился ангел Божий со словами: «Терпи, старец, этими временными страданиями ты избавишься от вечных мучений». Исполненный духовной радости, узник воспел канон Святому Духу Утешителю, который он записал углем на стенах своей келии. Этот канон был принят для церковного употребления и в некоторых обителях читается в день Сошествия Святого Духа.
В историю Церкви преподобный Максим вошел как человек огромных познаний и высокой духовной жизни. Он с великим смирением нес крест неправедного осуждения. Когда ему позволили снова взяться за перо, преподобный Максим записал, по его словам, «мысли, какими инок скорбный, заключенный в темницу, утешал и укреплял себя в терпении». «Не тужи, не скорби и не тоскуй, любезная душа, о том, что страждешь без правды, - писал невинно осужденный старец, - благодари твоего Владыку и прославляй Его, что сподобил тебя в нынешнем житии временными скорбями заплатить с прибылью весь долг. Итак, внимай себе, да не помыслишь, что время сие есть время сетования; напротив, признавай, что это время божественной радости, да не постраждешь, окаянная, сугубою нищетою, мучимая за свою неблагодарность в настоящем и в будущем веке. Если так вооружаешь себя всегда, радуйся и веселись, ибо награда твоя многа на небесех, как говорит об этом небесная истина».
Неоценим вклад преподобного Максима Грека в развитие богословской науки. Он продолжал трудиться и в заточении. Во время пребывания в Тверском Отрочем монастыре Максим Грек составил толкования на книгу Бытия, на Псалтирь, на книги пророков, на Евангелие и Апостол.
В 1545 году восточные патриархи просили великого князя Иоанна Грозного отпустить преподобного Максима на Афон, но безуспешно. Последние годы своей жизни он провел на покое в Троицком монастыре. Его игумен Артемий, друг Максима Грека, и несколько бояр упросили царя Иоанна Грозного освободить его из заточения. В 1551 году, после двадцати лет принудительного содержания в Твери, преподобный Максим прибыл в Троицкую обитель. Почти одновременно в ту же обитель переселился и незаконно лишенный первосвятительского престола митрополит Иоасаф. Святитель Иоасаф, игумен Артемий и преподобный Максим были духовно близкими людьми. В Троицкой обители Максим Грек вошел в общение и с князем-иноком Нилом (Курлятовым-Оболенским). Максим Грек научил его греческому языку. Вместе они сделали новый перевод Псалтири.
В мае 1553 года преподобного Максима, которому было уже более семидесяти лет, посетил в Троицкой обители царь Иоанн Грозный. После взятия Казани он вместе с царицей Анастасией Романовной Захарьиной-Юрьевой, младенцем царевичем Димитрием и в сопровождении князя Андрея Михайловича Курбского отправился на богомолье в от- даленные монастыри. Преподобный Максим не одобрил царского намерения и обратился к государю со словами: «Вдовы, сироты и матери христиан, избиенных под Казанью, еще проливают слезы, ожидая твоей скорой помощи: собери их под царственный кров твой, и тогда все святые Божии возрадуются о тебе и вознесут теплое моление о твоей державе; Бог и святые Его не по месту внемлют молитвам нашим, но по доброму расположению нашего сердца». Выслушав слова почтенного старца, царь не отказался от своего намерения, которое считал благочестивым. Тогда старец через князя Курбского предупредил царя: «Если не послушаешь меня, ведай, что умрет сын твой, новорожденный Димитрий!» Но и эти слова старца не остановили царя, и он с семейством продолжил свой путь. Вскоре сбылось пророчество преподобного - в дороге царевич утонул.
Это печальное событие заставило царя с еще большим доверием относиться к суждениям Максима. На следующий год Иоанн Грозный пригласил преподобного на собор в Москву для обличения ереси Матвея Башкина. Когда же Максим по нездоровью уклонился от присутствия на соборе, царь написал ему послание, в котором просил преподобного, чтобы тот прислал ему свой отзыв об учении Башкина: «Да будет тебе ведомо, ради какой вины поднялись мы писать к тебе сие послание, ибо дошло до нашего слуха, что некоторые еретики не исповедуют Сына Божия, равного Отцу, и святое тело Господа нашего Иисуса Христа и честную кровь Его ни во что вменяют, но как простой хлеб и вино приемлют, и Церковь отрицают, и называют идолами изображения Господа, Пречистой Его Матери и всех святых, и не приемлют покаяния, ни отеческих преданий». Царь продолжал: «Изволилось мне и по тебя послать, да будешь и ты поборником Православия, как первые богоносные отцы, да приимут и тебя небесные обители, как и прежде подвизавшихся ревнителей благочестия, имена коих тебе известны. Итак, явись им споспешником и данный тебе от Бога талант умножь и ко мне приш,\и отповедь на нынешнее злодейство. Слышали мы, что ты оскорбляешься и думаешь, что мы для того за тобою послали, что счисляем тебя с Матвеем. Не буди того, чтобы верного вчинять с неверными; ты же отложи всякое сомнение и по данному тебе таланту нас писанием не оставь в ответ на сие послание. Прочее же мир тебе о Христе. Аминь». Из этого послания видно, как дорожил царь мнением преподобного Максима.
Преподобный Максим Грек. Икона из ризницы
Свято-Троицкой Сергиевой Лавры
Жить преподобному оставалось совсем недолго. 21 января 1556 года Максим Грек преставился ко Господу. Умирая, преподобный трижды осенил себя крестным знамением. Местом его погребения стал Троицкий монастырь.
С первых же лет после своей кончины Максим Грек пользовался широким почитанием. В 1564 году изображение преподобного Максима появилось на паперти Благовещенского собора Московского Кремля. Почитателями Максима Грека были такие выдающиеся церковные авторитеты, как митрополит Московский Питирим и архимандриты Троице- Сергиевой обители преподобные Дионисий и Антоний Радонежские.
В 1591 году по благословению патриарха Иова мощи преподобного Максима были освидетельствованы: «И открыта, и пойде от мощей его благоухание, и цело и невредимо тело его, и ризы бяше и мантия, и вся на нем покрывало не истле, и на персех руце его, и десная рука согбенна крестом». В день обретения мощей преподобного у его гроба исцелилось шестнадцать человек. В Сергиевой Лавре бережно хранятся предания о чудесах, связанных с именем преподобного Максима Грека.
Преподобный Максим Грек спас от гибели царя Феодора Иоанновича. Во время осады Юрьева шведы нацелили свои пушки на царский шатер, чтобы ночью обстрелять его. Во сне Феодору Иоанновичу явился «инок благообразен и красен лицом, глаголя: „Восстани, изыде из шатра своего, да не напрасно убиен будеши“». Царь послушался его совета. Этим иноком был не кто иной, как преподобный Максим Грек. В благодарность за избавление от верной смерти царь повелел отправить дары в Троицкий монастырь, а изографу Михаилу Васильевичу Чустову приказал написать образ Максима Грека. Чудесное спасение царя Феодора Иоанновича от гибели во время русско-шведской войны послужило основанием для канонизации преподобного Максима Грека как местночтимого святого.
В 1651 году пришел в обитель преподобного Сергия по обету некий человек из Москвы и после молебна сел близ храма Сошествия Святого Духа на гробовой доске, но вдруг его сбросило с гробницы, и несчастный долго не мог встать. Но когда, собравшись с силами, он приполз к могиле и стал спрашивать, кто лежит под гробовой доской, ему отвечали: «Монах Максим Грек». Тогда он воскликнул: «Отче Максиме, прости меня!» По его просьбе была отслужена панихида по Максиму Греку, и вслед за тем пострадавший получил совершенное исцеление.
В то время рядом находился келейник соборного старца Иоанн. Он не поверил чуду и сел на гробницу преподобного Максима, думая про себя: «Тогда поверю, когда и со мной случится то же самое». Несчастного постиг гнев Божий. Его три раза сбрасывало с гробницы. Лицо келейника было разбито в кровь, зубы раздроблены, поврежден язык. Иоанн горько раскаялся в своей дерзости и, склонив колени перед иконой Господа Иисуса Христа, взмолился о прощении. В это время он впал в глубокий сон и увидел перед образом Всемилостивого Спаса молящегося инока. Иоанн спросил его: «Кто ты?» Молящийся ответил, что он - Максим Грек. Иоанн стал просить у него прощения. Но преподобный с гневом сказал ему: «За что бесчестишь меня? Ты слышал, что в сей день был сброшен человек, сидевший на моей могиле. А потому за твое неверие ты получил должное». Старец не да.\ прощения Иоанну и скрылся от него.
В XVII веке образ преподобного Максима Грека был запечатлен на фресках Успенского собора Троице-Сергиева монастыря. Софийского собора в Вологде, ярославской церкви святого Иоанна Предтечи в Толчкове. Преподобного Максима изображали и на миниатюрах. На иконах его образ писали с нимбом. В конце XVII века имя преподобного Максима было внесено в святцы.
В 1796 году митрополит Платон велел поставить над гробом святого Максима новую раку и каменную палатку, а в 1833 году по благословению архимандрита Троице-Сергиевой Лавры Антония (Медведева) над могилой преподобного была воздвигнута часовня, в которой служились панихиды о его упокоении. Своеобразие этих служб заключалось в том, что во время панихид по Максиму Греку пелись тропари преподобному.
В конце XIX века было издано Житие преподобного Максима Грека, вошедшее составной частью в Троицкий патерик. В 1908 году его Житие вышло отдельным изданием с иконописным изображением святого. Имя Максима Грека было внесено в Афонский патерик. Во всех изданиях Троице-Сергиевой Лавры его именовали преподобным.
На Поместном соборе Русской Православной Церкви в 1988 году Максим Грек был канонизирован для общецерковного прославления на основании святости его жизни и чудотворений от него и его святых мощей, а также на основании того, что он широко почитается верующим народом как учитель иноческого жития, как святой чудотворец. Мощи преподобного Максима Грека были обретены в 1996 году. Ныне они покоятся в Духовской церкви Троице-Сергиевой Лавры*).
